Картезианская соната - читать онлайн книгу. Автор: Уильям Гэсс cтр.№ 68

В целом понимание и даже достижение свойства «чистоты» мести вовсе не составляло проблемы. Я сделал другое поразительное открытие: Пеннер усердно изучал «Дневники» д-ра Геббельса, публикация которых сопровождалась большим скандалом и ажиотажем. Урок, извлеченный им из этого чтения, стал важным, если не важнейшим инструментом постижения истины о Трансцендентальном Воздаянии. Геббельс был профессиональным лжецом. Его министерство было министерством обмана. Тончайшую иронию можно усмотреть в том, что обманщик Геббельс сам был обманут. Он попался на крючок, им же самим заброшенный. Этот факт стал подлинной «эврикой» для юного Пеннера. И знаменитый Джозеф Смит («Джозеф Смит!!!» — восклицал Пеннер в дневнике) вовсе не получал своей «Книги Мормона», как он твердил, «на золотых!!! листах — в Пальмире!!! Штат Нью-Йорк!!! Господи, куда ему!». А также и Мухаммед, и Моисей, и другие прославленные дядечки не внимали диктовке Аллаха, не находили, взойдя на гору, прислоненные к скале Скрижали Завета. Однако если лжец лжет достаточно долго, если лжец хочет, чтобы его ложь была истиной, если лжец видит веру в глазах слушателей, для которых его ложь сладка как мед, он в конце концов становится верующим сам, искренним, как солнечный свет, чистым, как родник, и преданным, как был предан старый хромоножка своим обнадеживающим фальшивкам и Адольфу Гитлеру.

Вот тогда я заподозрил, что Лютер Пеннер мог бросить дом, и город, и тесный кружок, и немую страсть Хэрриет, и ее преданность и самоотверженность, и меня, и все свое прошлое ради того, чтобы преобразить свою природу; ибо если он хотел отомстить всему миру, ничего не могло быть лучше, как развратить сознание мира и направить его мысли в ложном направлении, подкинув наживку — свеженькую, с пылу, с жару религию, приправленную для пущей надежности долей традиционности, экзотическим ароматом — для возбуждения аппетита — и щепоткой новизны, чтобы убедить всех этих баранов, что перед ними открывается новый путь.

Я пришел к мысли, что Лютер Пеннер, затаившись где-то, шьет мантию и готовится к обретению достоинства гуру. Тогда его неуклюжесть в обращении с людьми, плохие зубы, плохой цвет лица, сутулость, шарканье ногами, его излишне настойчивый, излишне открытый взгляд — все это обернется преимуществом. Если считается, что красавицы глупы, то красавцев никогда не почитали святыми. Повезло Сократу, что у него была базедова болезнь и потому выпученные глаза. Меня разбирало любопытство: что замышляет Пеннер? откуда черпает вдохновение? как ему вздумается спасать человечество? что нам следует сделать, чтобы заслужить в дар его слово, его мудрость?

Любому уличному торговцу, жулику, зазывале, лжецу, шуту, фокуснику, да самому великому Сатане и его подручным-чертенятам не обойтись без тех, кого можно завести, закрутить, заморочить; они нуждаются в этих чутких ушах, пустых головах, жадных сердцах, жаждущих шепота совратителя… жаждущих любви Люцифера… чтобы зализать свои душевные раны, избавиться от страхов и расшевелить вожделения…

Итак, тайная месть является тайной, когда тот, кому мстят, даже не догадывается, что это с ним рассчитываются, и смиряется с трудностями, считая их неизбежными. А трансцендентальной месть становится, когда даже сам мститель не осознает природы своих поступков, например, искреннего распространения нелепых идей или иллюзий, переставших быть ложью, перешедших в разряд фальшивок, которые подают на фарфоровом блюде и едят серебряными ложками.

Однако… что же все-таки птичка-кардинал сделала плохого кукушке? Чем ее оскорбила? Какова была в случае с Лютером причина столь масштабной обиды? Запугивание в младших классах этого не объясняло. Родителей вроде бы не в чем было упрекнуть. Чем объяснялось глубокое ощущение обиды у Пеннера, обиды на всю Природу? Было ли это осознание пропасти между собственными амбициями и способностями, столь глубокой, что она казалась незаслуженным наказанием? Может быть, понимание расстояния между желанием и удовлетворением оказалось столь заурядным, столь болезненным и всеобщим, что Лютер Пеннер мог приписать его всему человечеству и потому решил стать его представителем, никем, обыкновеннейшим из обыкновенных, святым и низменным, а затем явиться новым пророком, неся утешение слабым, которые — по правде говоря — не наследуют царствия земного, а только вдыхают пыль его и едят грязь, умирают и в ту же землю уходят. Если только…

В период этих рассуждений я получил неподписанное письмо со штемпелем Гаханны, штат Огайо. Видимо, до Пеннера дошли слухи о моих изысканиях. В письме содержалось обвинение в мой адрес, что я сую нос, куда не просят, и несколько других высказываний, которые я предпочту не воспроизводить. Затем на много месяцев вновь воцарилось молчание.

Когда я снова услышал о Лютере Пеннере, он изменил имя. Теперь его звали Ромул. Попросту Ромул. Он проповедовал новое язычество, основанное на идее о размножении сакральных предметов посредством жестко определенных актов поклонения, обещая тем самым победу над обыденным миром. К тому моменту было таким образом избавлено от обыденности и возведено в ранг священных восемьсот предметов: шарфы, сковородки, цветы в горшках, три кресла, несколько подоконников, лестница, чертово колесо, деревянная лодка, а также множество других. Судя по редким сообщениям в печати, в основном пренебрежительным и снисходительным по тону, в этом древнейшем, ныне возрожденном учении различалось несколько уровней чистоты, а также несколько степеней ухода от мира, и даже пустая консервная банка уже была поднята на двенадцать ступеней к совершенству.

Последователи Ромула утверждали, что чувствуют себя магами и богами, поскольку они обрели способность творить предметы высокой духовности из самых обыкновенных вещей: например, бак, который необходимо было наполнить, ложка, башмак, специи в баночке, но до самой баночки еще не дошло. Одной женщине, которая до того была чрезвычайно заурядной, Ромул своим священнодействием даровал освященную лодыжку. Теперь, изгалялся репортер, он работает над облагораживанием остальных частей тела. А когда-нибудь, в отдаленном будущем, мир станет подобен музею, полному бесценных, бесполезных и всеми почитаемых экспонатов — икон обыденности: песок, улитки и губная помада — все станет восприниматься равноценно, даже кукурузные початки и помойные ведра, не говоря уже о божественности убогого дивана, на котором по ночам почивал Ромул.

Мир когда-то действительно был святым, и божества на самом деле проживали в прудах и на заоблачных вершинах. Ветры, качающие кроны деревьев; вода в реке; запах сена на лугу в теплый осенний денек, тучи мошкары и толпы цветов, так почему бы не сделать божеством согнутый или ломаный гвоздь? А также вазу, или игрушку, или подоконник? На любой предмет можно взглянуть особым образом (как именно следует глядеть — существовал рецепт, доступный, правда, только истинным последователям новой религии), и он сделается драгоценным, более того, бесценным, превыше всяких оценок, обогащенным своей благодатной индивидуальностью, изобильным вместилищем разнообразнейших качеств, доверху наполненных Бытием — короче, обретет бесконечность, станет вещью в себе. Из письма друга, живущего в Коламбусе, штат Огайо (где культ прижился лучше всего), я узнал, что спасение достигается, когда человек, подобно бойскауту, набравшему достаточно значков за достигнутые успехи, освятит достаточную часть ближнего к нему мира. Спасать следовало — и можно было — всё. Ромул утверждал, что видел Юнону, в ночной рубашке, одинокую, как сломанная тростинка, ожидающую возвращения божественного супруга из офиса, когда ночь продвигалась к ней сквозь туман, как рука незнакомца, и все это — туман, вы, ночь, акт продвижения — были пусть малые, но самостоятельные божества. Ничуть не менее, чем бутон в почке, как фонтан, который фонтанирует.