Мадам - читать онлайн книгу. Автор: Антоний Либера cтр.№ 67

В первую очередь там оказались три строфы из гимна «Рейн»: те, которые цитировал Константы (привожу в переводе): «Теперь же из сердца гор…», «То голос был наиблагороднейшей из рек…»; и строфа, которую я прочитал в книге (она начиналась словами: «Загадкой остается, что с чистого источника возникло…»). Строки, приведенные «К» в ее посвящении, я аккуратно подчеркнул, а рядом с ними, параллельно, записал еще один перевод, приведенный Константы («Ведь каким ты родишься, таким уж и останешься…»).

Затем на гладкой бумаге особого качества (как утверждала надпись внизу обложки) появились фрагменты «Гданьских воспоминаний молодости» — в основном заимствованные из тридцать девятой главы, целиком посвященной обратной дороге из Англии. Среди них были, в частности, такие:

Кроме того, совершенно легкомысленно — слова подчеркнуты мною — я отправилась в путешествие в том состоянии, когда женщины не должны никуда ехать, если их не принуждают к этому чрезвычайные обстоятельства.

Свободное владение чужим языком и легкость, с которой я усваивала местные обычаи и повадки, позволяли мне везде чувствовать себя желанной гостьей…

Долгое время меня считали старше, чем я была на самом деле…

Эту фразу я изменил, и изменил радикально. У меня Иоанна утверждала, что она казалась окружающим… моложе.

И я постоянно мысленно вздыхала с тоской. Ah, quel chien de pays!

Эту фразу я тоже слегка переделал, заменив в цитате слово «постоянно» на «вновь и вновь».

После серии цитат из «Воспоминаний» шли citations из Victoire. Их у меня было больше всего. Во-первых, по причине языка: в этой коллекции книжных изданий, подобранной по особому принципу и критерию отбора, только эта вещь имелась во французском переводе. Во-вторых, — и это главное — по причине самого содержания романа, хотя меня интересовали не совсем те же его персонажи, что пана Константы. Для него основной фигурой был прежде всего Гейст: в нем он видел Макса, мог объяснить его поступки, причины его инстинктивного протеста, его смертельную борьбу с мерзостью этого мира. А для меня самым важным и в какой-то степени знакомым персонажем стала Альма или Лена, как в конце романа называл ее Гейст. Ведь судьба этой девушки — английской музыкантши, красивой, гордой и отважной, которая, брошенная всеми, попала в сети, коварно расставленные хозяйкой гостиницы, и теперь пыталась освободиться от унизительного рабства, — оказалась в чем-то схожей с трагедией жизни Мадам, по крайней мере в моем понимании. И, наконец, моя предвзятость объяснялась самим названием романа во французском переводе. Это слово — без артикля! — начертанное на обложке романа, воспринималось как имя главной героини (как «Лорд Джим» или «Федра»); оно будто предупреждало, что весь роман, о чем бы в нем ни говорилось, посвящен некой Виктории.

И действительно, разве такие, скажем, фразы, как:

И вот я здесь, и никого не интересует,

брошусь я в воду при первом удобном случае или нет…

Никто в мире так не одинок, как девушка,

которая сама о себе должна позаботиться, —

не могли прозвучать из уст Мадам в моменты отчаяния несколько лет назад, когда она разговаривала с Константы?

Или в другой раз, когда она пришла просить его о помощи (о том особом одолжении), разве она не могла выразиться примерно так:

Сделайте что-нибудь для меня. Ведь вы джентльмен

И не я обратилась к вам первая, не правда ли?

Не я все затеяла. Вы сами ко мне пришли

и начали этот разговор…

А разве он не мог ей ответить опять же словами Гейста:

Я не настолько богат, чтобы вас, мисс, выкупить…

даже если бы появилась такая возможность…

(лишь поменяв, возможно, официальное «мисс» на дружеское «тебя»), чтобы через мгновение добавить:

Все будет хорошо.

Такого рода аналогии, в той или иной степени сопоставимые с ее жизнью, можно было найти почти в каждой главе романа. В конце моей подборки нашлось место и следующей цитате:

Я знаю одно, если кто-то сам надел на себя цепи, он погиб. Бациллы гниения проникли в его сердце.

Ну а заключительные аккорды этой странной антологии, — а они включали, разумеется, достопамятные слова Гейста, — звучали как постскриптум; в них будто слушался голос самого коллекционера цитат:

Может быть, и я буду чем-то полезен?

Что вы хотите, чтобы

я для вас сделал? Прошу вас, только прикажите

(Je suis à vos ordes).

Пока я занимался этой работой — читал, подбирал цитаты и пытался объединить их в нечто целое, — меня не оставляла мысль, что я скатился до уровня любителя «Пепла». Не в книге, в конце концов, дело и не в литературном женском образе — будь то Хелена де Вит или музыкантша Лена, — если смысл чтения сводится к одному и тому же: к погружению в мир фикции, к подмене известной особы литературным подобием, к выдергиванию из текста двусмысленно звучащих фраз, а затем их фетишизации, что возбуждало и подогревало тайную страсть! Разве, к примеру, такая записанная мною фраза:

Но вы так мило это делаете, просто очаровательно, —

которая в контексте обращена была к улыбке Лены, но как вырванная из контекста цитата означала уже все, что угодно, — не относилась к выражениям, подобным повелительному восклицанию: «Ну, так раздевайся!» из «Пепла», которое все подчеркивали?

Нет, все-таки! Хотя на практике это выглядело очень похоже, сам фетиш отличался радикальным образом. Даже не верилось, что обе книги появились на свет примерно в одно и то же время и их написали два человека одного поколения (автор «Пепла» был даже на семь лет моложе) и одной национальности! Первая из них — роман Конрада — затягивала и завораживала: интригующим содержанием, изящным в своей простоте стилем, живыми образами и яркими характерами; кроме того, в романе анализировалась философская проблема отношения к злу. А вторая — «Пепел» — была просто скучной и тяжелой, а в романтических эпизодах — банальной и смешной; с трудом и стыдом читатели перебирались через эту груду слов — напыщенную и фальшивую.

Неужели и на этот раз прав оказался Рожек Гольтц, утверждая, что если бы Конрад не уехал в Англию и не поменял язык, то писал бы так же, «как это чудо наше, Жеромский»?

В тот день, когда предстоял очередной урок французского языка с Мадам, я отправился в школу, взяв с собой новое «вспомогательное снаряжение», то есть Victoire, «Cahier des citations» и «Гданьские воспоминания молодости» Иоанны Шопенгауэр. Но прежде чем принять решение об его использовании, я проверил в журнале, отметила ли она мое отсутствие на предыдущем занятии. Нет, не отметила. Странно. Тем более что список она, очевидно, проверяла и в четвертой графе напротив фамилий других отсутствующих (с первого урока) ее рукой были вписаны буквы «отст». Почему же она меня не отметила? Может, какой-то благожелатель прикрыл меня, наговорив ей всякой чуши? Или она механически после урока заполняла эту графу, смутно запомнив присутствующих? Скорее второе, чем первое, иначе меня кто-нибудь бы уже предупредил. Впрочем, что бы там ни было, но я решился.