Мадам - читать онлайн книгу. Автор: Антоний Либера cтр.№ 111

— Ты преувеличиваешь, явно преувеличиваешь, — она смотрела на меня сверху с дружелюбной снисходительностью.

— Преувеличиваю? Тогда подумайте, прошу вас, кем бы были все мы… да что мы!.. они, герои «Федры», и во что превратилась бы их трагедия, если отнять у них все, что они получили в наследство от своих создателей, артистов?… начиная от древнегреческих и кончая Расином. Без фундамента культуры, без табу и традиций, особенно без языка, без искусно составленной речи Ипполит был бы обычным самцом, в котором разыгралась похоть, а Федра… сукой в течке. А здесь у нас… Бог и сотворенный Адам в стиле Микеланджело или возвышенная аллегория человеческого разочарования, неосуществленности… И если уж об этом зашла речь, — опасаясь, что мне не хватит времени, я резко ускорил темп развития комбинации, — скажите, пожалуйста, какая из этих двух сцен произвела на вас большее впечатление? Признание Ипполита или признание Федры?

«Только скажи правду, прошу», — я опустил глаза, оживляя в памяти образ Мадам в театре, аплодировавшей после сцены, когда Федра сначала умоляла пасынка убить ее, а потом сама брала у него меч.

— Вторая, — услышал я. — А на тебя?

— Первая, — очнулся я от воспоминаний.

— Так я и думала.

— Почему?

— Потому что, как я вижу, ты сладенькое любишь… Вопреки тому, что декларируешь.

— А пани предпочитает горькое? — невольно смодулировал я памятную мне фразу Ежика.

— В искусстве — да. В жизни — нет, — она вынула руку из кармана и поправила юбку.

Я решил, что медлить нельзя.

Встал, подошел к полке, на которой стояли книги издательства «Плеяда», и вытянул из ряда том с драматургией Расина. Быстро отыскал «Федру», а там первый диалог Ипполита с Арикией.

— Вы не могли бы кое-что сделать для меня?.. — подошел я к столу. — Чтобы слегка подсластить жизнь… — и показал на раненую руку.

— Смотря что, — ответила она.

— Ах, ничего особенного!.. Пожалуйста, прочтите вот здесь, — я протянул ей открытую книгу и вернулся на диван.

Она посмотрела в текст и начала читать (даю в переводе):

— Царевна!

Перед отплытием явился я к тебе, —

О будущей твоей уведомить судьбе.

— Немного дальше, — прошептал я, будто режиссер или суфлер.

Она прервала монолог Ипполита и начала со второй реплики Арикии:

— Я так поражена, что не найду ответа.

Уж не во сне ли мне пригрезилось все это?

Сплю? Бодрствую? Понять не…

— Простите, еще дальше.

— С какого же места? — спросила она с раздражением.

— От: «Преследовать, царевна?»

Она нашла это место и начала в третий раз:

Зло причинить тебе? Иль, чудеса творя,

Ты не смягчила бы и сердце дикаря?

Сколь не хулит молва мое высокомерье, —

Я женщиной рожден, не чудище, не зверь я.

Иль мог я помешать, чтоб красота твоя…

— Как, государь?.. — вставил я по памяти последовавшее здесь восклицание Арикии.

Она с улыбкой взглянула на меня и продолжала:

— Себя невольно выдал я,

Увы, рассудок мой был побежден порывом.

Но, с ожиданием покончив терпеливым,

Со строгих уст сорвав безмолвия печать

И сердце обнажив, я должен продолжать.

Перед тобой — гордец, наказанный примерно,

Я тот, кто отклонял любовь высокомерно,

Не признавал ее началом всех начал,

Я, кто ее рабов надменно презирал,

Кто с жалостью глядел на тонущие души

В час бури, думая, что сам стоит на суше, —

Был сломлен, подчинен всеобщей был судьбе.

В смятенье изменил я самому себе.

Она оторвала глаза от книги:

— Хватит или еще продолжать?

— Несколько последних строк.

Она несколько мгновений пристально глядела мне в глаза, потом покачала головой, будто хотела сказать: «Опасную игру ты затеял», и вернулась к тексту:

— Ты вспомни, что язык любви — язык мне чуждый,

Не смейся надо мной. Моя бессвязна речь,

Но знай, — лишь ты могла любовь во мне зажечь.

Она опять прервала чтение.

— Ну вот, я читаю, — напомнила она.

— Хорошо, теперь моя очередь, — сказал я и попросил книгу.

Она соскользнула со стола и подала мне ее, после чего опять села в кресло напротив.

— Простите, но здесь я должен сидеть, а пани на моем месте, — я рассчитывал сманеврировать таким образом, чтобы она оказалась справа от меня.

— Почему? — удивилась она.

— Согласно композиции на картине Шарона. Кто здесь король? Конечно, пани. Поэтому прошу на диван, — я встал, освободив ей место. — Я же, как Расин, сяду в кресле.

— Однако, сколько же у тебя еще детства в голове, — она встала и пересела. — Ну и что ты мне прочтешь? — на мгновение она приняла позу Людовика XIV. — Чтобы звучало красиво и ритмично, — она подняла вверх палеи жестом шутливого предостережения. — Помни, в александрийских стихах нужно добавлять слоги, которые в обычной речи никогда не произносятся…

— Mais Votre Altesse! [229] Как я могу забыть!

— Allez-y donc, Seigneur [230] .

Я перевернул страницу, открыв текст «большой арии» Федры, и начал читать:

— О нет! Все понял ты, жестокий!

Что ж, если хочешь ты, чтоб скорбь свою и боль

Я излила до дна перед тобой, — изволь.

Да, я тебя люблю. Но ты считать не вправе,

Что я сама влеклась к пленительной отраве,

Что безрассудную оправдываю страсть.

Нет, над собой, увы, утратила я власть.

Я, жертва жалкая небесного отмщенья,

Тебя — гневлю, себе — внушаю отвращенье.

То боги!.. Послана богами мне любовь!..

Мой одурманен мозг, воспламенилась кровь…

Я знал этот текст наизусть и даже более того — мог выступать с ним как с концертным номером. Все довел до автоматизма: произношение, ритмику стиха, логичность декламации. Слова произносились сами собой, не требуя от меня напряженного внимания. И когда они вот так напевно звучали, когда я вдруг услышал их будто от кого-то другого, будто произносил их не я, а кто-то другой моим голосом, я вновь почувствовал знакомую дрожь — амбиции и жажды победы, — которая уже охватывала меня в подобных ситуациях, когда с помощью искусства — поэзии или музыки — я хотел покорить жизнь: привлечь на свою сторону Просперо в бюро Конкурса любительских театров; усмирить норовистую «чернь» во время вручения наград в Доме культуры; завладеть вниманием аудитории на торжественном заседании «по случаю». И мне пришло в голову, что подобного рода дрожь могла охватывать и Расина, когда он писал свои трагедии и особенно когда их читал — актрисам и королю. Для него — робкого, неуверенного в себе, без капли голубой крови в жилах — женщины и Его Королевское Величество представлялись Голиафом — неодолимым великаном, горой возвышающимся над ним; на борьбу с этим чудовищем он выходил, вооруженный лишь искрой Божией — даром слова. Победить его — значило… поразить, очаровать, лишить сил красотой стиха.