Космополит. Географические фантазии - читать онлайн книгу. Автор: Александр Генис cтр.№ 19

— Позволю себе заметить, — начал я, притворяясь Башмачкиным, — что больше других вашей премии в этом году заслуживает господин Галковский.

Левый лорд со мной согласился, а правый стал энергично возражать. Заслушавшись, я потерял нить разговора и перестал понимать слова. На таком английском в Британии говорят с королевой, а в Америке — никогда. Многосложному красноречию отнюдь не мешало то обстоятельство, что участники прений понятия не имели, о ком они спорят. Без империи гениально отлаженная машина аристократического образования работала вхолостую. Лорды занимались филантропией, оставив политику своим женам. Это выяснилось, когда, не дожидаясь ликеров, леди отправились в Вестминстер голосовать за «красно-коричневых».

— В Англии, — объяснили мне, — это цвета консерваторов.

— В России — тоже, — опять не удержался я.

— Вы бы лучше закусывали, — вздохнул Окуджава.

Я не виноват в том, что у России с Англией немало общего: первая завидовала второй, хотя обе жили сбоку от Европы и считали только свою империю правильной. «И это верно, — как объяснял Аверинцев, — ибо настоящая империя только одна: Римская, как бы она ни называлась».

Всякая империя живет лишь до тех пор, пока она в себя верит. Когда ее закон важнее корней, шире религии и больше объединенных им народов, империя расширяется как газ — легко и случайно. Британскую империю, например, составляли две сотни колоний и зависимых территорий. И все они держались на честном слове. В Дели английских чиновников было меньше, чем австрийских — в Праге. После Наполеона Британия так редко воевала, что медали и впрямь ценились на вес золота.

Тайна имперского могущества (как сегодня выяснили американцы) заключалась в том, что им не пользовались. Обеспечив дипломатию бумажной валютой, власть разумно хранила нетронутым золотой запас войны.

За благоразумие Англию ненавидели соперники. Немцы, например, соглашаясь и русских считать народом духа, напрочь отказывали в этом британцам. «Человек вовсе не хочет быть счастливым, — утверждал за нас, людей, Ницше, — если, конечно, он не англичанин».

Не соглашаясь с этим мнением, Россия импортировала («за лес и сало») британский сплин, чтобы перемножить его на отечественную меланхолию. Результатом стало сентиментальное отношение к пейзажу. С тех пор любовь к дачам у нас в крови. В России их называли усадьбами, в Англии — Англией. Отдав города самым бедным и самым богатым, средний англичанин позолотил деревню и создал декоративное сельское хозяйство, главным продуктом которого, по-моему, являются розы. Непроходимые, как колючая проволока, и морозоустойчивые, как частокол, они опутали лучшую часть острова.

Надо сказать, что и у нас, в Латвии, роза — как ромашка у русских: народный цветок. Без нее не обходится ни огород, ни частушка. Но английская роза — дело другое. Сгибаясь под тяжестью исторических ассоциаций, она украшает страну и старость. Розы, как мудрость, не растут у молодых — им нужна неразделенная любовь пенсионеров.

Одного такого я встретил в Стрэдфорде, стоило мне свернуть с проторенной Шекспиром дорожки. Похожий, как все счастливые старики Англии, на отставного майора, он сидел у калитки, зазывая редких прохожих взглянуть на свой неглубокий садик. Я, конечно, зашел, чтобы полюбоваться камерными джунглями. Алые и белые розы, сцепившись намертво, словно Средневековье еще не кончилось, бешено клубились вдоль старинной кладки. На мой восторженный взгляд, куст воплощал идею порядочного хаоса: он знал свое место, но уж на нем делал что хотел. Собственно, искусство ограниченного вмешательства и превратило регулярный французский сад в свободный английский.

Один из чудаковатых современников Ньютона доказывал, что Бог создал Землю бескомпромиссно круглой. Идеальную форму планета утратила после грехопадения, с которого, однако, и началась наша история. Отсюда — общенациональное недоверие к излишкам всякой геометрии, начиная, конечно, с эстетики.

Британцы, как и мы, считают свой роман лучшим в мире. Как и мы, они любят его за то, что он вырос в английском саду, поделившемся с ним прихотливостью. Будучи самой большой в мире портретной галереей, британская словесность выбрала себе единицей не слово, не поступок, а чудака, сделав его предметом изображения и подражания. Этим английская литература похожа на Гоголя, без которого я бы никогда не понял Диккенса. Однако славная британская эксцентричность возможна только потому, что в Англии все знали, где центр мира, причем — всего. Дальний и Ближний Восток называются так потому, что считали всегда от Уайтхолла.

Без империи Англия — маленький остров с непомерной историей. По-моему, нигде в мире нет столько частных музеев, где можно поглазеть на шомпол неизвестной войны и кость незнакомой породы.

При ближайшем рассмотрении Питер Акройд оказался английским почвенником.

— Что значит United Kingdom? — закричал он на меня, едва мы успели познакомиться.

— Вы правы, — сказал я, — это как СССР: скорее пропаганда, чем название.

— Англичанами, — кипел знаменитый автор культурологических бестселлеров, — нас звать политически некорректно, британцами — глупо. Разве мы похожи на бритов, этих раскрашенных синим дикарей с пучками волос на макушке?

— Ну, если посмотреть на английского панка с татуировкой…

— Смотрите лучше футбол! Сегодня англичане остаются собой только на стадионе.

И то правда: на чемпионате мира английские болельщики, хотя им это и не помогло, размахивали своим флагом — белое полотнище с красным крестом. Последними включившись в борьбу за передел общего наследства, англичане лихорадочно, как русские, ищут, чем они отличаются от покоренных соседей. Когда Ирландия ненадолго стала «кельтским тигром», а шотландские фильмы даже в Америке смотрят с титрами, британские интеллектуалы вроде Акройда сузили перспективу, чтобы найти суть чисто английского духа и выразить его, не став по пути фашистами.

— В самой модной английской истории Нормана Дэвиса…

— Его книга намного толще моей, — обиженно перебил Акройд.

— Бесспорно. Но я читал ее с конца, надеясь понять, что будет с вашей страной в двадцать первом веке. Дэвис утверждает, что ничего: ее не будет.

— Это напоминает мне, — ворчливо согласился Акройд, — исторический анекдот. В последние дни Первой мировой войны в штабе тевтонских союзников состоялся примечательный разговор. «Положение трагично, — сказал немецкий генерал, — но не безнадежно». «Нет, — возразил ему генерал австрийский, — положение безнадежно, но не трагично». Так и с нами, — закончил классик, — англичанам нечего терять, кроме своих цепей. И зачем нам империя, когда весь мир и так говорит по-нашему?

Наслаждаясь вниманием, маляр позировал веренице туристов, снимавших его по пути к Трафальгарской площади. Измазанный и веселый, он гримасничал в камеру, успевая крыть свежим слоем краски телефонную будку. К бриллиантовому юбилею Елизаветы — 60 лет на троне — Лондон наводил блеск, украшая себя по нашему вкусу. Будка выходила нарядной и старомодной, как елочная игрушка. Она напоминала все, что я люблю в Англии: Диккенса, Холмса, чай и империю, которая на старых картах была окрашена примерно тем же цветом. Не выдержав, я пристал к маляру.