Если бы она только знала как, то сама бы себя взяла. Да, но она не знала.
Не знала и поэтому еще раз выкрикнула не своим голосом: «Возьми меня, Жан!» Жан опрокинул ее навзничь на ковер и навалился сверху.
Нечеловеческий хрип вырвался из горла Лизы, когда она кончила. Ее пальцы крепко вцепились в ворс ковра. Она с силой рванула его — ей хотелось отодрать ковер от пола, вырвать его, выкорчевать с корнем, а может, и весь дом заодно. Напрасный труд: пятнадцать лет назад она сама выбрала ковровое покрытие наивысшего качества, и рабочие положили его на совесть, потому что знали, что им хорошо заплатят. «Это всем коврам ковер, мадам, вы не пожалеете», — сказали они ей тогда.
Лиза заканчивала расставлять тарелки в посудомоечной машине, а Жан сидел за чашкой чая, когда вернулись Норман и Мюриэль. «Нет, все-таки пригороды — это кошмар! — возмущалась Мюриэль. — Все эти бульвары в лиловых и желтых неоновых огнях!» Норман зашел к Лизе в кухню. «Мы не слишком долго? Пришлось заехать заправиться». Он положил пакет с кофе на стойку, и оттуда высыпалось немного тончайшей кофейной пыли. Лиза не смотрела на Нормана, смотрела только на эту пыль, осевшую на ее безупречно чистой стойке. Она дунула, и кофейное пятнышко исчезло без следа. Сони опять скребся в дверь, и Норман впустил его. «Черт, что такое? Кажется, Сони стошнило, там, в садике, на снегу…» Лиза подошла к двери и выглянула наружу. «Ой, это, наверно, от тарталеток с лососем и каперсами», — сконфуженно призналась она. И почувствовала себя непроходимой дурой. Не потому, что дала собаке тарталетки, а потому, что обсуждала это с Норманом здесь, сейчас, когда ей хотелось ткнуть его физиономией в бугристую желто-розовую лужу, на которую они оба уставились, стоя рядом, или лучше зарыть его в снег среди Сониных какашек, или пробить дыру во льду замерзшего бассейна и утопить его. Но что же тогда будет с ней? Подступила дурнота; казалось, что она стремительно летит в бездну, разверзшуюся у нее под ногами. Норман укоризненно качал головой. «Лиза, дорогая, ну сколько раз тебе повторять? Не корми ты пса чем попало. У породистых собак очень чувствительный желудок, как ты не понимаешь?» — ласково журил он ее, направляясь в столовую, а Сони с виноватым видом трусил за ним следом и пачкал пол, потому что Норман забыл вытереть ему лапы. Лиза что-то пробормотала в свое оправдание, когда Норман уже вышел из кухни. Она закрыла дверь — в садике уберет завтра, не к спеху. Заметив на стекле отражение своей прически с задорными прядками, почувствовала, будто незыблемые и мертвые руины увенчали ее голову.
— Лиза, у тебя есть коричневый сахар к кофе? — крикнула Мюриэль из столовой.
— Нет, но если хочешь, есть мед! — отозвалась она. Что поделаешь, даже загляни она в бесконечность, другого ответа Лиза бы все равно не нашла.
С тех пор как Джоэль возомнил себя новым Феллини — с кем не бывает! — у него всякое либидо просто пропало, словно выключилось и заклинило на off. Не глядит, не дотрагивается и не спит со мной больше. Хоть мой полы голышом — он не заметит, хоть накупи съедобных трусиков с запахом лесных ягод — носом не поведет. Мне уж начинает казаться, что если вообще исчезну, то до него в лучшем случае через неделю дойдет, что надо бы сообщить в полицию.
Это продолжается вот уже третий месяц. Все началось с того, что Фред, его дружок из ресторана, вбил ему в башку, что, мол, кино может делать каждый, это самое общедоступное искусство, и с тех пор Джоэль как спятил. Ходит на курсы фотографии и видеомонтажа, по четыре раза в неделю пересматривает всего Трюффо вперемешку с какими-то китайскими фильмами — полный маразм — и американским малобюджетным кино — ну это уж вообще отстой. «Моя фишка в том, — талдычит он, — что это будет фильм в стилистике trash underground, с изящной отсылкой к Востоку в духе Джеки Чана, так, чтобы soft и вместе с тем интеллектуально, немножко в эстетике „новой волны“, понимаешь? Такого еще никто не делал». Говорит, ему бы только протолкнуть свои короткометражки на всякие важные кинофестивали и их можно будет продавать не меньше чем за пятьдесят тысяч долларов каждую («Американских, между прочим», — уточняет он). Что ни вечер, то Фред торчит у нас, то Джоэль уходит к нему — сценарии они, видите ли, пишут. Послушать их болтовню — обхохочешься, такая это все лажа и лабуда, вот только мне-то не до смеха, потому что из-за этого у меня никакой жизни не стало. На днях Фред пришел со своей девушкой, и я все думала: интересно, у нее такие же проблемы? Сидим мы, как две клуши, помалкиваем, пока они свои гениальные идеи рожают, наконец я не утерпела и спросила ее тихонько: «Слушай, тебя не напрягает, что у твоего парня одно кино на уме?» Знаете что она мне ответила? «Да нет, это же классно, я скоро буду у них сниматься. Они такой кадр со мной задумали, представляешь: грудь голая, а в животе нож торчит. И кровищи, кровищи! Это, правда, за бесплатно, зато даст мне толчок. Я хочу быть актрисой». В общем, такая же чокнутая, как Джоэль с Фредом. Вот тебе и женская солидарность!
Вчера вечером я поняла: не могу больше. Время шло к полуночи, я взяла и сунулась к Джоэлю в гостиную. Он сидел, доводил до ума свой первый сценарий. Он всего два месяца над ним работает, но сказал, что должен кровь из носу закончить на этой неделе, чтобы готовый продукт не выглядел чересчур вылизанным. «Надо делать ставку на спонтанность, этакая „новая волна“ с легким порнушным душком live underground. Это должно казаться импровизацией. Иначе подумают, что я какой-нибудь умник с университетским дипломом, а высоколобое кино всем обрыдло». Как же, подумала я тогда, никому и в голову не придет, что ты хоть однажды побывал в университете: когда снимаешь такую хрень, не стоит опасаться прослыть интеллектуалом. «Я иду спать», — сказала я ему, стоя в дверях, и бедро слегка так выставила. Ну хоть бы голову повернул! Когда через час он пришел и лег под одеяло, я его чуть не изнасиловала, честное слово. Но он лежал бревно бревном. Буркнул, что ему завтра рано вставать, с утра на работу в ресторан, после обеда они с Фредом пойдут выбирать натуру, а вечером у них встреча с парнем, который обещал дать им камеру для первого фильма. «Слушай, Каро, я вымотался, мне надо поспать, чтобы мозги отдохнули», — так и сказал. С ума сойти! Лезть к парню, когда он тебя не хочет, — последней дешевкой себя чувствуешь. Чтобы не унижаться, я отползла на свою сторону и отвернулась. «Ну ты и мудак!» — прошипела ему со злости. А он еще и обиделся: «Ты не понимаешь, что для меня теперь главное в жизни!» Да плевать мне что, меня другое изводит: ведь не так давно главным для него была я. Еще год назад Джоэль ни одной ночи без меня не мог — вообще-то, мы поэтому и съехались. Неужели любовь так быстро проходит? Блин! Даже в журналах для тридцатилетних женщин вроде называют срок подольше.
Сегодня, когда я вернулась с занятий, Джоэль сидел в гостиной и что-то строчил в блокноте. Сил моих больше не было опять весь вечер смотреть, как он вымучивает из себя всю эту кинемато-андеграундно-восточно-интеллектуевую муть. Я пошла на кухню, сделала себе сэндвич и позвонила знакомому дилеру, который торговал с доставкой на дом. Я попросила два грамма, он сказал, пришлет своего человечка в течение часа, ждите. Я успела немного позаниматься, а когда в дверь позвонили, крикнула Джоэлю, чтобы открыл, пока я достану деньги. «Черт, я потеряю мысль!» — заныл он, вставая. Когда я вышла в прихожую, Джоэль с интересом смотрел на курьера. «Я как раз ищу такое лицо для фильма», — сказал он ему. Тот, по-моему, не больно-то поверил: эти ребята со всеми держат ухо востро, такая у них работа. «На роль негодяя, ты как раз тот типаж, что мне нужен», — добавил Джоэль. Парень поинтересовался, сколько за это платят. Джоэль стал объяснять, что у них с Фредом дебютная лента на самофинансировании и гонорара исполнителям они гарантировать не могут. «Зато впишешь яркую страницу в свою биографию», — соблазнял он его. Парень протянул мне пакетик, я отдала ему деньги. Он посмотрел на Джоэля вприщур — ясно было, что кино ему по фигу. Он громко шмыгнул носом и изрек: «Как говорят в нашем бизнесе, по money по candy. Нет монет — нет конфет». После того как за курьером закрылась дверь, Джоэль схватился за голову и выкрикнул: «Когда я прославлюсь, он об этом пожалеет!»