– Александр, – начал он.
Александр?
Он замолчал.
Ну конечно, я не его отец. Я внушал ему это, заставляя называть себя по имени. Александр. Это благородное имя, которого достоин архимандрит или государственный муж, мне оно подходит особенно. Александр. Герой, поражающий врага. Человек. Это имя проповедник и его супруга выбрали как девиз, как пример, как символ для своего единственного сына. Символ! Чтобы этот сын без раздумий служил Господу, избегая дьявола.
Несмотря на мою природную слабость перед лицом зла, я всегда ненавидел лживые ситуации и изобретал их каждый раз, как только мог. Данная же ситуация была архисложной: я, стараясь сохранять серьезный вид, сидел напротив этого пожирателя меда и разрушителя моих желаний; он производил впечатление чарующего животного. Я все более и более колебался, глядя на это гибкое и хрупкое тело. Колебался и чувствовал себя беспокойно. Волновался. Знали ли Анна и Ив Манюэль, что он сейчас у меня дома? Я всегда доверял собственным смешным жестам, ибо теперь, волнуясь, я нервно, стыдливо, на манер старых ослов, неспособных контролировать себя, пощипывал бороду. Что же. Выгнать за дверь этого опасного субъекта. Сунуть ему в карман несколько купюр и больше его не видеть. Он хочет именно этого, маленький негодяй. Денег. Итак, он их получит, и я запру за ним дверь на два оборота. Хватит тянуть из меня жилы, наслаждаясь положением.
– Я скучал по тебе.
Господи, я не ожидал подобной атаки! Я был обезоружен в одно мгновение. Наверное, вид у меня был испуганный, словно я предчувствовал какую-то беду.
– Да, я скучал по тебе. Поэтому и пришел. Что, если нам прокатиться в твоей машине?
Александр: мужчина, защитник, отец.
– Но ты отказывался меня видеть…
– Анна сказала тебе так. Я знаю. Я слышал, как она говорила с тобой по телефону.
– Это неправда? Ты же знаешь, Анна никогда не лжет!…
– Нет, она лжет. Постоянно. Она не хотела, чтобы я тебя видел, поскольку ее просил об этом Манюэль.
Все это начинало мне надоедать.
– Не понимаю, – сказал я отеческим тоном, за который мне сразу же стало стыдно. Но, благодарение Небесам, Луи был сейчас здесь.
– Манюэль ненавидит тебя, он боится, что ты сделаешь его одним из персонажей твоих книг.
Я почувствовал прилив любопытства: Ив Манюэль был ревнив. Я надеялся на это так, как желают несчастья врагу. И его ревность, если я не ошибаюсь, ставила нас в одинаковое положение. Я сделал удивленное лицо.
– Моих книг? – спросил я.
– Да, твоих книг. Он прочел две или три и нашел их ужасными, безвкусными, и Анна сказала ему, что ты никогда ничего не придумываешь, что ты делаешь персонажами своих книг реальных людей с реальными именами. Он боится этого.
– Но чего именно?
– Анна – я знаю это – рассказала тебе о нем… и обо мне. Он боится, что ты сочинишь очередную из твоих «гадостей», как они их называют.
Любопытно, как сильно эти слова задели меня. Обычно высказывания людей, не любивших мои книги, оставляли меня безразличным или забавляли. Часто, будучи заинтересованным, я прислушивался к критике тех, кто по своей осторожности или благодаря смешному положению был способен выдать лучшую критику, которая только могла существовать. Однако нападения Ива Манюэля опечалили меня, ведь он был любовником моей жены, и я питал надежду сблизиться с ним, желание поместить его в свои книги. Если бы Манюэлю нравилось то, что я пишу, он стал бы соучастником моих произведений, он бы сожрал меня так же, как мою супругу, мы бы образовали некий треугольник, в котором литература смешалась бы с плотью. Отрицая мои книги, он разрывал порочный круг, а я относился к этому как к неумению понимать жизнь и обижался на подобное поведение.
– Он тебя послал? – спросил я.
– Нет.
– Но все-таки?
– Я уже тебе сказал, он тебя ненавидит, он сгорает от ревности.
От ревности! Это было лучшее, что я мог услышать. Он переживал из-за меня. Сладостная минута! Слава Тебе, Господи! Итак, в противовес моим страданиям и чаяниям возникли страдания и переживания Манюэля.
– Откуда ты знаешь это?
– Он постоянно это повторяет. Приходя к Анне, у себя дома…
– Ты к нему ходишь?
Отсутствующий взгляд.
– Надеюсь, это тебя не смущает?
Не надо страдать. Ив Манюэль ревнив. Пусть он беспокоится, не я. Луи раздраженно продолжал:
– Когда я прихожу к нему, он постоянно говорит о тебе, он спрашивает, что ты делаешь в Рувре, над чем ты трудишься, он хочет знать все: что ты пьешь, какие у тебя были любовницы… Законченное дерьмо. Я же не шпион.
– О чем еще он спрашивает тебя?
– Тебе это интересно?
Я спросил себя, что именно так трогает меня в Луи. Что было этим Schwarmerei? Не будучи знаком с мальчиками его возраста, я заведомо отличал Луи от них: всевозможный бред, любые выдумки. Он на самом деле не был на них похож. В этот момент, неподвижный, в своей рубашке с вырезом, он поглаживал грудь жестом, который увлекал меня в западню. Я хотел его. Это они, Анна и Манюэль, любовники, рассчитывали на благодарность с моей стороны? Но тело не предназначено для забав, оно предназначено для Бога… Сохрани их Господь. Я не собирался ничего предпринимать. Манюэль страдал от ревности, он не желал знать, что Луи открылся мне. Я сам с глазами цвета лунного камня, с дрожащими челюстями, с тонкой улыбкой, с нервно трясущейся шеей, с гладкой загорелой грудью… Впалый живот, бедра, сжатые тесными брюками. Я смотрел на тебя, Луи, я был горд и обеспокоен тобой, словно в арабских сказках, я хотел иметь власть вселиться в тебя, благодаря волшебному талисману или повороту кольца я хотел провести мгновение в твоей шкуре, чтобы понять твою звериную гибкость. Я помнил твой взгляд – взгляд лисицы, который однажды заставил меня вздрогнуть; я перемещал его в лес, окружавший Рувр, в пещеру, расположенную над скалой из молассов, – когда я рассказал о встрече с лисой, Анна произнесла, что животное могло быть заражено бешенством и что я рисковал абсолютно всем. В тот день ослепительно сияло солнце, я вошел в прохладную пещеру, очевидно, вспоминая про себя знаменитую историю с пещерой Платона, и вдруг увидел, как в глубине зашевелились листья; там, где находилась моя тень, неожиданно появились четыре короткие лапы разбуженного животного… Я успел спрятаться за стеной, лиса вышла на свет, потом прыгнула вниз с тропинки и исчезла в пустоте. Бешенство? Но ты в тысячу раз опаснее любого животного, Луи. И против тебя не существует вакцины!
Я всегда как-то был связан с историями о лисах. Во сне, в воображении, в том, что я находил многих людей похожими на этих животных. Подстреленных, замученных, виноватых по определению. Своей хитростью. Своими нападениями. Своим бегством. Своим терпением. Своим нетерпением. Лисица-тотем. Однажды зимой две лисы истекали кровью на пороге «Железнодорожной гостиницы»… Кровавые следы блестели звездами на снегу Рувра. Лисий лай, призыв, обращенный к другим лисам, танцы на снегу. Электрическая лиса, блестящая лиса, стальные мускулы, впечатление слабости, патетический и агрессивный комок, бархатные лапы, лживые повадки, элементы геральдики, лисы, боящиеся грома, как та, которую я видел во время грозы на холме, бегущую в блеске молний, подстреленная лиса, которой пуля вошла в горло, извивающаяся на земле в конвульсиях, лиса из потустороннего мира, краснеющая на утренней дороге, чья кровь смешивалась с дождевой водой. Лиса приговорена к одиночеству, заведомо осуждена, должна быть убита. Так и Луи был приговорен совершать преступления, был приговорен к одиночеству, к постоянной несправедливости. Его рождение, его детство в приютах… Я отчетливо видел то, о чем сейчас поведаю; я знал его приемных родителей. Жалость. В такие мгновения я ощущал только безудержную жалость. Я вспоминал те документы, которые читал в Рувре полтора года назад, когда решались формальности, связанные с усыновлением. Я считал несправедливым все то, что препятствовало моему желанию усыновить ребенка, все помехи, возникавшие на этом пути. Я хотел играть, думая не о том, как приму мальчика, а лишь о самом себе. Отвратительно. Стыдно. Стыдно и отвратительно! Я думал о матери Луи, маленькой служанке, работавшей на ферме, Марии Рейхенбах, о его отце, бродившем между городом и деревней. Мы никогда не пытались познакомиться с ними, следуя советам службы по усыновлению. Теперь я сожалел об этом как об ошибке. Огромное число вопросов рождалось в моей голове; эти вопросы я мог бы задать им! Как жили Мария Рейхенбах и ее любовник? Виделись ли они снова? Сочетались ли браком? Или расстались после одного-единственного свидания, как бродяги, которыми они, собственно, и были? Страдала ли она оттого, что была разлучена с ребенком? От кого Луи наследовал свою красоту? Почему из любви получился этот дикарь? А приют? Первые визиты Анны, которая смотрела на мальчика, как на маленькое животное, беспокоившее ее мечты? И наконец, его прибытие в Рувр?