Пока не пропоет петух - читать онлайн книгу. Автор: Чезаре Павезе cтр.№ 39

В восторг его приводили только доисторические чудовища и жизнь дикарей. Я приносил ему и другие книжки с картинками, и мы играли, воображая, что в той котловине у тропинки, ведущей в Пино, среди мхов и папоротников, в зарослях полевого хвоща находится логовище мегатериев и мамонтов. Его влекли истории о научных заговорах, об адских машинах, о механических народцах, обо всем этом он читал в своих комиксах. В Турине жил Круското, его школьный друг, который целые дни проводил в подвале, что-то вырезал из алюминия и латуни, развешивал проволоку, оборудуя «подземную систему для защиты домов». Их, избранных, было немного. Он говорил о Гордоне, о Желтых людях и о докторе Мистерьозусе [5] . Когда налеты только начались, они проводили опыты и военные советы. С ними была и Сибил, девочка леопардов; роль Сибил исполняли разные девчонки, но им не нужно было находиться в подвале: враги похищали Сибил, и ее требовалось спасать. Дино обо всем этом рассказывал при Кате и при бабушке, он метался, подражал голосам и выстрелам, смеялся над всеми. Особенно он высмеивал сцены с Сибил. И я знал почему.

Когда мы бродили вдвоем, он был другим. О Сибил Дино не заговаривал. Я это понимал. Девушка среди мужчин — это всегда что-то непристойное. Когда-то такое было и со мной. Мы появлялись среди зарослей и оглядывались вокруг. Там, где для Дино были племена, погони, удары копья, я видел красивые опушки, склоны, вьюнок, который переплелся с камышами. Но общим у нас было одно: мысли о женщине, о сексе, этой жгучей тайне не вписывались в лес, не тревожили нас. Для меня все промоины, корни, опушки каждый раз напоминали о пролитой здесь крови, о жестокости жизни, но в лесу мне не удавалось как следует подумать о другой крови, о другой первозданной вещи, то есть о совокуплении с женщиной. В лучшем случае, красные цветы Эльвиры, которые вызывали у меня смех. Теперь и Дино смеялся, — почему? — над женщинами, над Сибил. Он становился неуклюжим, пожимал плечами, увиливал от ответа. Что он знал? Инстинкт или опыт, все равно. Мне нравился наш молчаливый сговор.

Скоро возобновились воздушные тревоги и налеты. Начались первые грозы, но августовская луна на промытом небе освещала даже крышки канализационных люков. Вновь появились Фонсо и другие. «Эти идиоты англичане, — говорили они, — не знают, что достаточно одного воздушного налета, чтобы погубить подпольную работу целого месяца. Когда горит дом, приходится убегать и нам».

— Они прекрасно об этом знают. Им не нужна наша работа, — ответил Нандо. — Они все заодно.

В тот вечер среди нас был и гигант в спецовке. Его звали Тоно. Он сказал: «Война — всегда война» и покачал головой.

— Вы меня смешите, — сказал я. — Мы на поле битвы. Если англичане разрушили барак фашистов, то совсем не для того, чтобы построить особняк и отдать его нам. Им не нужны завалы на поле сражения, вот и все.

— Но мы есть, — ответил Фонсо, — и не так-то легко от нас избавиться.

— Не легко? Достаточно поджечь сухую траву. Они этим и занимаются.

Заговорил Нандо: «Война — это работа кротов. Достаточно забраться под землю».

— Ну и забирайтесь, — закричал я. — Прячьтесь и прекращайте все это. Пока в Италии останется хотя бы один немец, бесполезно даже думать об этом.

Джулия или другая, не помню, сказала: «Учитель рассердился».

А Кате проговорила: «Кто просил тебя дергаться?».

Все посмотрели на меня, даже Дино.

Каждый раз я давал себя клятву молчать и слушать, кивать, качать головой и слушать. Но это осторожное лавирование между тревогой, ожиданием и пустыми надеждами, в котором сейчас я проводил свои дни, было создано для меня, нравилось мне, я бы хотел, чтобы оно длилось вечно. Нетерпение других могло его разрушить. Я уже давно привык не дергаться, позволяя миру сходить с ума. Теперь поступки Фонсо и других могли поставить все под сомнение. Вот почему я сердился и вступал в спор.

— С тех пор, как пал фашизм, — сказал я, — я не слышал, чтобы вы пели. Почему?

— Ну, споем, — проговорили девушки. Зазвенели голоса, зазвучали прежние, вчерашние песни. Дино запел «Красное знамя» [6] . Взволнованно, смеясь, мы пропели один куплет, но спор уже вновь разгорелся. Выступил Тоно, гигант: «Когда будут выборы, тогда и поработаем».

Как-то в один из тех вечеров, когда мы во дворе ожидали отбоя воздушной тревоги, бабушка Кате поведала мне свои мысли. Я только что сказал Фонсо: «Если итальянцы будут серьезно ко всему относиться, то понадобятся бомбы». Тут старуха и проговорила: «Скажите об этом тем, кто работает. Для тех, у кого есть кусок хлеба и кто может отсиживаться на холме, война одно удовольствие. Вот такие люди, как вы, и довели до войны». Она сказала это спокойно, без всякой злобы, как будто я был ее сыном.

Этого я не смог стерпеть. «Если бы все были, как он…», — проговорила Кате. Я не ответил. «У каждого своя шкура, что за дела», — вмешался Фонсо.

— И мы, мама, — продолжила Кате, — приходим на холм, чтобы поспать.

Теперь старуха стала бурчать. Растерянный, я спрашивал себя, знала ли она, насколько справедливо и глубоко меня ранила. Они не рассчитывали на то, что другие их защитят. Смысл был в том, что и они меня унижали.

Заговорил Тоно: «Все пытаются спастись. Мы боремся за то, чтобы все, даже хозяева, даже наши враги поняли, в чем спасение. Поэтому социализм и не хочет больше войн».

Тотчас вмешался Фонсо: «Минуточку. Но ты не говоришь, почему рабочему классу всегда приходится защищаться. Хозяева удерживают свое господство войнами и террором. Уничтожая нас, они продвигаются вперед. И ты заблуждаешься, что они поймут. Они все уже прекрасно поняли. Поэтому они и продолжают».

Тогда и я вновь ввязался в разговор: «Я говорю не об этом. Я говорю не о классах. Понятно, Фонсо прав. Но мы итальянцы все такие, подчиняемся только силе. Потом, отговариваясь тем, что была сила, смеемся над собой. Никто не воспринимает ее всерьез».

— Буржуи точно нет.

— Я говорю о всех итальянцах.

— Учитель, — опустив голову, спросил Нандо, — вы любите Италию?

Вновь все лица повернулись ко мне: Тоно, старуха, девушки, Кате. Фонсо улыбнулся.

— Нет, — спокойно произнес я, — не Италию. Итальянцев.

— Вот моя рука, — сказал Нандо. — Мы поняли друг друга.

Через несколько ночей Турин превратился в огромный костер. Налет продолжался больше часа. Несколько бомб упало на холм и в По. По одному аэроплану с остервенением строчила зенитная батарея. На следующий день узнали, что погибло несколько немцев. «Мы зависим от немцев, — говорили все, — нас защищают они».

Вечером следующего дня новый, еще более ужасный воздушный налет. Было слышно, как рушатся дома, как дрожит земля. Люди опять убегали из города, опять спали в лесах. Мои женщины, стоя на ковре на коленях, молились до самой зари. На следующий день я спустился в пылающий Турин, и повсюду все и вся молили о мире, о конце. Газеты обливали друг друга грязью. Ходили слухи, что немцы приободрились, что Венето заполнили немецкие дивизии, что у наших солдат приказ стрелять по толпе. Из тюрем, из ссылки возвращались политзаключенные. Папа произнес еще одну речь, призывая к любви.