Пока не пропоет петух - читать онлайн книгу. Автор: Чезаре Павезе cтр.№ 38

— Кто знает, похож ли Дино на своего отца, — задумчиво сказал я. — Ему нравится бродить по лесам, быть одному. Бьюсь об заклад, когда ты его целуешь, он вытирает щеку. Иногда ты его целуешь?

— Он настоящий ослик, упрямая скотинка, — ответила Кате. — На нем все горит. В школе он всегда со всеми сражается. Но он совсем не злой.

— Ему нравится учиться в школе?

— Пока могу, я ему помогаю, — сказала Кате. — Я так рада, что в следующем году изменятся программы. Он читает и запоминает даже то, что не нужно.

Она почему-то надулась, меня это развеселило.

— Не бери в голову, — сказал я, — все мальчишки хотят воевать.

— Но как здорово, — ответила Кате, — то, что произошло. Кажется, сегодня мы заново родились, выздоровели.

Мы немного помолчали, каждый думал о своем. Дино фыркнул, что-то пробурчал. Я взял его за руку, прижал его к себе.

— Проучившись еще год, в какую школу он пойдет?

— Не знаю. Я просто хочу, чтобы он учился, пока я смогу ему помогать, — ответила Кате. — Чтобы он кем-то стал.

— А сам он хочет?

— Когда ты ему рассказывал о цветах, он был счастлив, — продолжила Кате. — Ему нравится учиться.

— Не очень-то доверяй ему. Для мальчишек это тоже игра, как и война.

Она посмотрела на меня с удивлением.

— Посмотри на меня, — пояснил я. — И я мальчиком изучал науки. Но никем не стал.

— Что ты говоришь? У тебя диплом, ты учитель. Хотела бы я знать то, что знаешь ты.

— Быть кем-то — совсем другое, — спокойно сказал я. — Ты этого даже и представить себе не можешь. Для этого нужно везение, смелость, воля. Прежде всего смелость. Смелость оставаться одному, как будто бы других не существует, и думать только о деле, которым ты занимаешься. Не пугаться, если людям на это наплевать. Нужно годами ждать, нужно умереть. А потом, после смерти, если повезет, станешь кем-то.

— Ты все тот же, — прошептала Кате. — Чтобы ничего не делать, ты говоришь, что это невозможно. Я же только хочу, чтобы Дино в этой жизни хорошо устроился, чтобы ему не пришлось надрываться на работе, и чтобы он не проклинал меня.

— Если ты на самом деле надеешься на революцию, — сказал я, — тебя должен был бы устроить и сын-рабочий.

Кате обиделась и надулась. Потом сказала: «Я хотела бы, чтобы он учился и стал таким, как ты, Коррадо. Не забывая и о нас, несчастных».

Той ночью Эльвира поджидала меня у калитки. Она даже не спросила, ужинал ли я. Она обошлась со мной холодно, как с легкомысленным мальчишкой, который вляпался в неприятности и заставил всех страдать. Она даже не спросила, что я делал в Турине. Только сказала, что они всегда ко мне относились хорошо и думали, что у них есть право на уважение, на беспокойство. Добавила, что я могу быть с кем угодно, но по крайней мере нужно предупреждать.

— Какие права, — раздраженно ответил я. — Ни у кого нет никаких прав. У нас есть одно право — подохнуть, проснуться уже мертвецами. В том то все и дело.

Эльвира в темноте смотрела мимо меня. Молчала. Я со страхом заметил, что на ее щеках заблестели слезы.

В этот момент терпение у меня лопнуло: «В мире мы появились случайно, — сказал я. — Отец, мать, дети, все появились случайно. Бесполезно плакать. Рождаются и умирают в одиночестве…»

— Достаточно хотя бы немного любви, — прошептала она.

Я несколько дней не спускался в Турин, довольствовался газетами и непривычной свободой слушать и клеймить кого угодно. Отовсюду приходили слухи, сплетни, все надеялись. Вверху, в особняках, никто не думал о том, что старый мир сокрушили не противники, а он сам уничтожил себя. Но разве кто-нибудь кончает жизнь самоубийством, чтобы на самом деле исчезнуть?

На следующий день Эльвира уже успокоилась, она слишком хорошо меня знала. Правда, увидев меня, она покраснела. Мать попробовала подшутить над нами, но я так резко оборвал ее: «Только этого и не хватало», что у нее пропало всякое желание, а Эльвира окаменела, как вдова в трауре. Потом стала поглядывать на меня, как верный пес, как терпеливая сестра, как жертва. Бедняжка, она не притворялась, она страдала, это уж точно. Что мне было делать? Я уже пожалел, что пошутил с ней по поводу тех цветов, именно это-то подогрело ее и дало ей надежду.

Пока она ночью бродила по дому, я ловил всевозможные станции. Уже было ясно, что война, хотя и бесцельно, но продолжается. Небесная передышка закончилась, союзники объявили о новых воздушных налетах. Я открывал дверь и видел Эльвиру, которая нелюбезно спрашивала о новостях в мире. Это была уловка, чтобы поговорить со мной, она хотела, чтобы война никогда не закончилась, потому что в тот день поняла, что если что-то меняется к лучшему, я ускользаю у нее из рук.

День в «Фонтанах» с Кате и Дино приносил мне облегчение. Мне даже не надо было показываться во дворе, достаточно было пройти по знакомым тропинкам, знать, что Дино там. Иногда мне удавалось удержать Бельбо, и я, незамеченный, стоя за оградой, подглядывал. Во дворе был старик, хозяин, который, жуя окурок, прополаскивал большие бутыли. Низенький коренастый человечек, он то и дело нырял в погреб, нагибался, чтобы подобрать гвоздь, изучал решетку окна, выпрямлял побег виноградной лозы на каменной ограде. Когда я видел его, казалось невозможным, что идет война, что что-то ценится больше чем гвоздь, ограда, возделанное поле. Старика звали Грегорио. А бабушка Кате частенько в полдень кричала пронзительным голосом, совсем как сорока, она сердилась на Дино, на соседей, на весь мир. В те дни, когда Фонсо, Нандо и девушки проводили ночь в Турине, только ее крики, даже вечером, когда Кате возвращалась, говорили о том, что в «Фонтанах» кто-то есть. Казалось, что дом заброшен, здесь никто не живет, что это часть леса. И так же, как в лесу, тут можно было только подглядывать, выслеживать, а не жить и полностью владеть им, познать его.

Когда я спрашивал Дино, рисует ли он еще, то он пожимал плечами и чуть позже приносил мне тетрадь. Тогда мы говорили о птицах, о кузнечиках, о геологических отложениях. «Почему, — спрашивал я себя, — я не могу быть рядом с ним, как раньше, когда я даже не мог представить себе всего этого?». Если теперь Дино не очень восторженно принимал меня, то потому, что я слишком надоедал ему, вел себя, как его отец. Странно, думал я, с детьми происходит так же, как и со взрослыми: им не нравится, когда слишком о них заботятся. Любовь надоедает. Но были ли любовью тревога Эльвиры обо мне, моя болтовня с Дино и то, что для него я делался мальчиком? Существует ли любовь не эгоистичная, которая не хочет превратить мужчину или женщину в то, что удобно именно тебе? Кате мне это разрешала, позволяла занять ее место около Дино, бродить по лесам. Возвращаясь вечером, она бросала на нас непроницаемый, насмешливый взгляд и спокойно выслушивала похвальбы Дино. Иногда я думал, что и ей это удобно. Ведь для Дино общение со мною было учебой, приносило пользу.