— Валяй отправляй. В худшем случае оно не повредит. Оно не повредило. Сегодня я получил ответ:
Дорогой Отто,
спасибо за билеты. Я приду. Понадобится моя помощь, только скажите. Жалко Наума. Я слышал.
Что это вы воротили от меня нос? В следующий раз придете — кофе за наш счет.
С приветом Брюс Голдстайн.
Владелец Молочного ресторана Голдстайна.
И это письмо я показал Гамбургеру.
— Полагаю, что на ближайшее время мир обеспечен. Гамбургер пожал плечами.
— Будем надеяться, что ты справился лучше Чемберлена.
Просто чтобы держать вас в курсе событий, отмечу, что Блум сообщает о своем успехе с Манди Датнер. Сегодня утром я сидел с Красным Карликом у Голдстайна за кофе и пончиками. Голдстайн показал себя хозяином своего слова: склока забыта, мы снова на дружеской ноге. Голдстайн даже подсел к нам — в знак особого расположения, поскольку это было время обеда, когда он стоит у столба, регулируя движение. Бедняга страдал от простуды — упорной, никак не мог от нее избавиться. Плохое самочувствие привело к отчаянию.
— Район меняется, — сказал он. — Приходят теперь люди — не могу понять, кто такие. Ветчина и сыр на тосте, майонезу не жалеть — и пепси. Я объясняю: это молочный ресторан, строго кошерный. Ладно, говорят они: гамбургер, среднепро-жаренный, и картошка-фри. Не знаю, покупателя мне поискать и продать ресторан вместе с репутацией или просто запереть дверь и уйти, пока голова не отказала.
Это привычный рефрен, повторяющийся раз в несколько лет, когда подходит пора продлевать аренду. Я уже знаю, что лучше не возражать.
— Блаустайн выжимает из меня все соки. «У меня самого есть недвижимость, — говорю. — Я знаю рынок. Этот район приходит в упадок. Мы хотя бы можем привлечь приличную публику, вы должны быть благодарны. Трампельдор, например, до сих приезжает, аж из Хартсдейла. Вы имеете здесь нью-йоркское заведение. Не душите его». «Дела идут хорошо? — он спрашивает.
— Поздравляю». Сочувствие — вот что забыли люди.
— Маркс все это предвидел, — сказал Красный Карлик. — Кровопийцы пьют кровь из кровопийц.
Тут появился Блум. Увидев нас, сел за наш столик.
— Мир все еще полон сюрпризов, — сказал он.
Можете вообразить, как я был изумлен, услышав подобное от Блума.
— Что закажем? — спросил Голдстайн.
— «Чарлтон Хестон» и стакан чаю с лимоном. У меня разыгрался желудок. Голдстайн дал сигнал Джо.
— Я вам рассказывал этот, про еврея-путника? Гроза: гром, молния, ливень?
— Да, — сказал я.
— Нет, по-моему, я не слышал, — сказал Красный Карлик.
— Значит, подходит он к мосту, мост раскачивается на ветру и вот-вот рухнет.
— Да, теперь я вспомнил, — сказал Красный Карлик.
— Нет, продолжайте, — сказал Блум.
— А еврею надо на ту сторону. И вот он поднимает лицо к небу и говорит: «Господи, переправь меня туда невредимым, и я пожертвую пятьсот долларов „Объединенному еврейскому призыву“.
— Да, — сказал Блум, — кажется, я его знаю. Короче говоря, кончается: «Господи, я просто пошутил». Правильно?
— Правильно, — сказал Голдстайн и вздохнул. Джо принес «Чарлтон Хестон» и стакан чаю.
— А вот другой, — сказал Голдстайн. — Еврей ползет по пустыне, умирает от жажды, а навстречу — продавец галстуков. Послушайте, это фантастика.
— Ну, пора кончать, — сказал Блум. — Пока ты еще там. Хотите фантастики? Я вам скажу, что такое фантастика. Манкая Манди — это фантастика. Доживешь до нашего возраста, можешь забыть, каково это бывает.
— Ради бога, Блум, — сказал я.
. — Так вы забрались ей в штанишки? — с восхищением спросил Красный Карлик.
— Какие штанишки? — сказал Блум. — Вы что, шутите? Этот цветок ни во что не завернут. Она говорит, что никогда не пробовала со стариком. Я говорю: вас ждет настоящее удовольствие. Я только подумаю об этом — и у меня все горит.
Событие произошло, по-видимому, как раз тогда, когда я слушал «Свадьбу Фигаро», доносившуюся из чужой комнаты, а Гамбургер в любовном блаженстве гулял по хамптонской усадьбе с Гермионой Перльмуттер.
— Позвольте сказать вам, что эта девушка — классная гимнастка, — продолжал Блум.
— Может быть, теперь вам удастся выкроить время для того, чтобы выучить роль, — едко заметил я.
— Как раз об этом хотел с вами поговорить, — ответил Блум. — Хватит с меня этой пьесы. Я больше не хочу участвовать — подушку уже придавить некогда.
— Я этого не слышал, — угрожающе произнес Красный Карлик. — А почему я не слышал? Потому что знаю: вы ведь не хотите кого-нибудь рассердить. Правильно?
Блум сглотнул.
— Правильно, — сказал он.
(После несчастья с Липшицем Красный Карлик приобрел репутацию — как мы знаем теперь, незаслуженно — человека, с которым лучше не связываться.)
26
С тех пор как я возглавил труппу, прошло две недели. Как ни странно, я стал испытывать определенное уважение к Липшицу. Стать у кормила такой антрепризы — значит вести ее через водовороты, когда по курсу и за кормой беды, под ватерлинией течь, когда барахлят машины, бунтует команда, а палубу захлестывают детали, детали, детали. Мою жизнь или то, что от нее осталось, спектакль пожирает, заглатывает. Сплю я или бодрствую, он сосет из меня энергию. «Секрет в делегировании полномочий, — говорит Гамбургер. — Найди кого-нибудь, чтобы занимался мелким дерьмом». Да, но кого? Сам он не хочет: «Это же только спектакль, Корнер. Жизнь им не ограничивается. Смотри, что она с тобой делает». А сам он, бедняга, еще терзаем любовью. Хоть он и вырвал с благородным мужеством стрелу купидона из груди, яд еще жжет, еще мучит. Я наблюдаю за ним на репетициях — рассеян, погружен в свои горести. А кругом злословие и мелкое соперничество не утихают. Этот жалуется на того и нашептывает. Взъерошенные перья надо пригладить, в хищные клювы сунуть вкусненького. Мадам Давидович, милостиво согласившаяся остаться в спектакле, жаждет вступить со мною в такие же партнерские отношения, какие связывали ее с Липшицем: «Продюсеры Корнер и Давидович». Но знаю, что, если подпустить ее близко к кормилу, она отнимет его у меня.
Когда умирал великий человек, древние утешали себя тем, что он превращается в созвездие. Синсхаймер — моя Полярная звезда, и я прокладываю курс по ней. Липшиц (который все еще в лазарете и далек от выздоровления) передал мне сокровище, о существовании которого я до вчерашнего вечера не подозревал, — толстую рукопись, увы, незаконченную, но поразительную по охвату. Уже при взгляде на титульную страницу сердце у меня екнуло: в ней был весь бедняга Адольф с его изумительной скромностью: «Заметки о „Гамлете“: пролегомены к спектаклю „Олд Вик“ „Эммы Лазарус“ А. Синсхаймера, друга Рональда Колмана». Даже при самом беглом просмотре заметок, которые он продолжал ревизовать и дополнять до самого дня его внезапной смерти, бросалась в глаза его дотошность и внимание к каждому аспекту постановки. Тут — разделы об Освещении, Костюмах, Мизансценах, Символике цвета, Интонировании, Сценографии и т. д. и т. д. Тематика заметок — от исторической до абстрактно-философской. Вот, например, глава, около тридцати страниц, под завлекательно-фрейдистским названием: «Чего же желает Гамлет?» — как бы невзначай она подводит Синсхаймера к некоторым проницательным замечаниям о необыкновенном повороте роли в исполнении Сары Бернар и удивительном сходстве между складом ума принца и Жорж Санд.