Книга узоров - читать онлайн книгу. Автор: Дитер Форте cтр.№ 37

Густав лежал, обессилев от боли, изнуренный треском взрывающихся гранат, извиваясь от ярости, совершенно беспомощный, в углу, где на стене отслаивались обои и под верхним слоем виднелись старые узоры. Когда он снова пришел в себя, тем давним утром, – старый, тихий, уютный, безобидный и самодовольный Дюссельдорф канул в прошлое, Густав лежал в комнате один, сжимал в руке железнодорожные часы своего деда, которые мирно тикали, и, почувствовав легкую саднящую боль, увидел, что на ноге у него открылась красная язва.

«Тяжелую, кровавую жертву принесла община этой долгой войне, самой большой и самой чудовищной в мировой истории. Сотнями исчисляются мужчины и юноши из Ротхаузена, которые на полях кровавых сражений принесли в жертву во имя Родины и Отечества самое ценное и дорогое – свою жизнь. Пусть многочисленные имена дорогих нам покойных навеки золотыми буквами будут вписаны в историю нашей общины».

Эти слова написал учитель Тобиен в той книге, которую вручили Марии в торжественной обстановке, с надписью от бургомистра. История общины Ротхаузена близ Гельзенкирхена в ржаво-красном переплете, таком же красном, как земля, на которой все они жили, книга истории той общины, у которой вовсе не было никакой истории до тех пор, пока в ее непаханой земле не нашли уголь и пока на угодьях Дальбуша не сделали проходку первой шахты, а потом появились и другие шахты, и среди разбросанных там и сям крестьянских лачуг возник первый шахтерский поселок, прямо через поля были наскоро проложены рельсы новой железной дороги, а вокруг все росли и росли шахты. Подобно тому как росли поселки золотодобытчиков вокруг золотоносной жилы в легендарной Америке, здесь, на легендарном западе Германского рейха, на Руре, города вокруг угля и железа быстро срастались в один гигантский город. История домишек, прилепившихся к шахте Дальбуш, завершалась великой войной, а в напечатанном красивым шрифтом приложении, где был изображен орден Железного Креста, содержался «почетный перечень павших воинов, которым сия книга да послужит вечным надгробием», как писал учитель Тобиен, и в этот список имена отца Марии Йозефа Лукаша и брата ее матери Франца Новака были навеки внесены не золотыми, но тяжелыми черными буквами. «Вечная наша память и благодарность павшим героям. Склонимся перед их именами. Пусть сей пример безграничной самоотверженности послужит гражданам образцом для подражания, образцом верного служения обществу, и тогда всходы нового времени, укрепленные героической гибелью этих честнейших людей, принесут нетленные плоды во благо и процветание нашей общины и нашей Родины».

Многие поговаривали, что учитель Тобиен уже произносил все эти слова на открытии памятника героическому кайзеру у главных ворот шахты. Героического кайзера переплавили, герои мертвы, а оставшиеся в живых сидели в ратуше на памятном вечере, все рядочком, словно на церковной скамье, собрались все близкие и дальние, самые близкие и совсем дальние родственники, которых нужно было называть «дядя» и «тетя», двоюродные и троюродные, и разбирались во всем этом хитросплетении родства только старики, родственники в большинстве своем жили в Гельзенкирхене или неподалеку от него, они образовывали разветвленный клан и, несмотря на все невзгоды, держались вместе, словно связанные единой нитью.

Рядом с Марией сидела тетя Жозефина, сестра матери, подарившая ей однажды маленькие сережки, за которыми они специально ходили в ювелирную лавку, где Марии проткнули мочки ушей, это было такое яркое воспоминание. У тети Жозефины было, как все говорили, фарфоровое личико, она была очень хороша собой, вышла замуж за учителя танцев, «не самый удачный брак», говорили все. Теперь на фарфоровом личике появились первые тонкие трещинки, Мария хорошо их разглядела, в уголках рта и глаз собрались морщинки, а веки непрерывно подрагивали, словно у куклы, которую все время вертят и не дают ей покоя. Ее муж на вечер не приехал, «он не любит нашу семью», говорили все. Он был лютеранской веры и вместе с тетей Жозефиной содержал школу танцев, Мария это знала, большую часть они сидели одни в большом арендованном ими зале и ждали, не заглянет ли к ним какой-нибудь смущенный юнец, чтобы научиться танцевать вальс и фокстрот.

Тетя Серафина, другая сестра матери, была незамужем, «ведь порядочные мужчины нынче перевелись», как все вокруг утверждали. Она находила отраду в церкви, куда наведывалась ежедневно, наряжаясь всегда с такой тщательностью, будто Иисус ждет там только ее одну. Она помогала всем, все ее любили, она ходила за больными, помогала по хозяйству, но стоило какому-нибудь мужчине положить ей руку на плечо, как она тут же вырывалась, бежала в церковь и исповедовалась.

Рядом с Паулем Полькой сидела его жена Анна, которую Мария тоже называла «тетя», хотя теперь она стала ей вместо матери. Все говорили, что она «работает за двоих», – «а говорит за четверых», всегда добавлял Пауль Полька, потому что она не могла работать молча, она делала что-нибудь и говорила, говорила, а голос у нее был не слабенький, поэтому все в доме слышали, что она сейчас делает, летом же, когда все окна были открыты, вся улица была в курсе ее дел. «Но уж сердце у нее зато какое доброе», говорили все, и это была правда, она заботилась обо всех и каждом, и Мария так мечтала, чтобы она побольше заботилась о ней и о Гертруд, но Анна больше всего любила высунуться в открытое окно, упереть локти в подоконник, она болтала, болтала, примечая все, что происходит на улице, и денно и нощно всем сердцем принимала участие в чужих заботах.

Тетя Кэте и дядя Генрих, собственно говоря, к их роду не принадлежали, но к ним относились как к близким родственникам и на семейном совете к ним прислушивались, почему – Мария не знала. Дядя Генрих, машинист паровоза, считался человеком, повидавшим мир, а тетя Кэте деятельно участвовала в судьбе всех детей рода.

Для Марии лица всех родственников, одетых в черное, постепенно слились воедино, они сидели прямо, с серьезным, озабоченным выражением лиц, все в один ряд, женщин было больше, чем мужчин, они «погибли на войне», так про них говорили, женщины прижимали к лицу носовые платочки, взволнованно всхлипывали, а немногочисленные мужчины, у одного из которых была только одна рука, а вместо другой пустой рукав, всунутый в карман пиджака, мужчины сидели с равнодушными лицами, нетерпеливо ожидая того момента, когда снова можно будет курить.

Мария никак не могла себе представить, что ее отец теперь – герой и Родина вечно будет о нем помнить, наверное, это просто так было написано в книге. Она часто по вечерам листала эту книгу, сидя на кровати, подобрав под себя ноги, при свете керосиновой лампы, и закладывала страницы письмами и открытками от отца и матери, и все написанное в них и в книге сливалось теперь воедино. Став взрослой, она могла поклясться, что последнее письмо отца напечатано в этой книге, но на самом деле это было не так. В этой красивой книге ничего не говорилось о ней, о Марии, и ее истории, ничего там не было о тех людях, которых она знала, о ее родителях, дедах и прадедах, о том, откуда они пришли, там были только сведения о росте численности общины да о постоянно увеличивающихся масштабах рудника и неуклонно растущей добыче угля, там было названо количество тонн, которое приходится на каждую шахту, и средняя цена, а также выражалась благодарность дирекции, которая, выйдя на заслуженный отдых после плодотворных трудов в Дальбуше, переселилась в Дюссельдорф.