Книга узоров - читать онлайн книгу. Автор: Дитер Форте cтр.№ 36

Устроив своего рода неотложную операцию в полевых условиях: «Как я понимаю, больница исключена по причинам юридического порядка, не так ли?» – он начал кромсать ногу Густава, заговаривая ему зубы разного рода житейскими мудростями до тех пор, пока не остался более-менее доволен своей работой. «С медицинской точки зрения это не блестяще, но, учитывая грядущую мировую революцию, этот вариант избавит обвиняемого от некоторых пока еще существующих параграфов закона. На нет и суда нет. Перед Господом все мы грешники, сказано в Ветхом Завете, а Иисус не знает грешников, только кающихся, сказано в Новом Завете. Выберите то, что вам больше нравится».

Он подхватил пальто и чемоданчик и вышел из магазина, успев восхититься звоном колокольчика у дверей и с иронией воскликнув: «Шалом!»

Под вечер явился Виг Бен с двумя юными соратниками, спокойно оценил ситуацию и постановил: «В крепость Обербилк». Густава вновь погрузили на тележку, туда же поместилось несколько стульев, стол, платяной шкаф, старая кровать, матрас и постельное белье – что делать, переезжать надо было срочно. Соратники тащили тележку, сам Биг Бен шагал рядом, переставляя ноги, как механическая кукла, которая учится ходить. Он энергично загребал руками, а ноги выбрасывал вперед с большой осмотрительностью. Тело Биг Бена было, казалось, сделано из кованого железа, а подвижные детали не имели внятной формы и были пригнаны кое-как, наскоро привинчены к телу. В своей расстегнутой до пупа рубашке, с выпяченной грудью и закатанными рукавами, с руками, сжатыми в кулаки, в громоздких, как скальные утесы, башмаках, он всем телом, словно танк, обрушивался на классового врага, подставлял ему лоб и грудь, был и молотом, и наковальней, был гудящим колоколом революции, бил сам и сносил побои, жил ради всеобщей забастовки и боролся с реакцией.

Биг Бен уверенно провел их через все минные поля классового врага, он знал убежище, надежность которого обеспечивали товарищи по партии, ведь все подземные переходы, ведущие в Обербилк, охранялись, и доставил Густава в «неприступную крепость Обербилк», в абсолютно надежное место, в комнату своего дяди.

В юности дядю дважды арестовывала полиция, первый раз – по ошибке, по делу об осквернении памятника, когда он просто стоял рядом, и все, а второй раз из-за того, что он во время первого допроса назвался чужим именем. После этих двух арестов он, видимо, потерял разум и с тех пор так и не обрел его вновь – так люди теряют свой зонтик и уже никогда больше не находят.

Дядя сидел в старом кожаном кресле, прикрыв колени грязным одеялом, бессмысленно смотрел через окно на улицу и каждые четверть часа, как часы с кукушкой, повторял: «Такова жизнь». Он научился произносить эту фразу без малейшего выражения, она составляла всеобъемлющую философию его жизни, будь то солнце или дождь, рождение или смерть, война или мир, – «такова жизнь». Интерес к людям, к вещам, к миру он утратил полностью, железная самодисциплина не допускала в его сознание ничего, кроме одной мысли: «Такова жизнь». Поэтому его комната была наилучшим пристанищем для людей, о которых необходимо было забыть.

Густав лежал в углу на полу, на твердом ватном матрасе, под головой у него была попона. Он смотрел поверх кресла, в котором, сгорбившись, сидел дядя и непрерывно качал головой, и видел квадратик окна и одинокую звезду в черном ночном небе. Нога пульсировала, боль ширилась, казалось, что рана становится все больше и больше, что она расползлась уже по всему телу, его начало лихорадить, в раскаленном мозгу проносились разноцветные яркие образы, они сливались воедино, рассыпались, возникали вновь: огненно-красные, ядовито-зеленые, ярко-фиолетовые, ослепительно-желтые – «Такова жизнь». Он видел себя в серой армейской шинели с красной повязкой на рукаве, ружье висит через плечо дулом вниз, он в карауле у пулемета рядом с вокзалом – «Такова жизнь». Вокзал превращается в театр «Аполлон», в это византийское строение с гнутыми арками, красочными эркерами, сияющими куполами и башенками, которые тянутся к небесам, перетекая одна в другую, и все это громоздится и растет вверх: эркер на эркере, купол на куполе, бесконечные башенки одна на другой – «Такова жизнь», – и в этом здании совет рабочих и солдат, стоя в свете рампы среди жонглеров, эквилибристов, фокусников, воздушных гимнастов, попирающих смерть, стоя на трапеции, среди мимов и рейнских юмористов, среди солистов балета на воде, конферансье и девочек по вызову, в здании на 3500 мест в партере и ложах, в грандиозном помещении этой Айя-Софии легкого жанра, – «Такова жизнь», – провозгласил, что он, совет, а вместе с ним народ берет власть в свои руки. «Новое время началось для Германии. Да здравствует мир, да здравствует свобода! Да здравствует братство всех народов на земле, их слияние в единую демократическую и социальную республику!» – «Такова жизнь», – и те, кто держал красное знамя, дрались с теми, кто до сих пор размахивал черно-бело-красным, они стреляли друг в друга, и в парке Тонхалленгартен под старыми романтическими деревьями, под угасшими теперь белыми шарами фонарей, которые, как зябнущие чайки, недвижно сидели на железных дугах на одинаковом расстоянии друг от друга, были объявлены и при всеобщем одобрении приняты двенадцать пунктов, – «Такова жизнь», – и высокие чины городского магистрата бежали, они летели над городскими крышами, над театром «Аполлон», а в это время заключенные, которых освободили из тюрем, танцевали на улице, слепой шарманщик наигрывал скрипучий вальс, – «Такова жизнь», – и народ бежал по улице Карла Либкнехта, которая прежде называлась Кенигсаллее, бежал по улице Розы Люксембург, бывшей Кайзер-Вильгельм-штрассе, по улице Спартака, бывшей улице Гинденбурга, – «Такова жизнь», – и Густав размахивает ружьем перед носом у редактора газеты «Дюссельдорфские новости», которая теперь называется «Красное знамя Нижнего Рейна», и печатает на первой странице программу Союза Спартака, составленную маленькой дикаркой Розой из Польши, а «Дюссельдорфский ежедневный листок» называется «Народная воля» – «Такова жизнь».

Революция! Красные флаги развевались над городом – на больших домах, на мосту через Рейн. Революция! Никто толком не знал, что это такое. Революция! Это означало, что все будет по-другому, но как, как именно, кто ж его знает, денег не было, а без денег жить нельзя, но какая же революция, если у людей есть деньги, – «Такова жизнь».

Прибыли матросы из Киля, то и дело слышались песни и возгласы: «Эй, на шлюпке!», они мечтали о больших парусниках свободы, о гордых пятимачтовых покорителях морей, а люди, уставшие от очередей за супом, за картошкой, за брюквой, от продуктовых карточек, мечтали о том, чтобы настал наконец предел этим земным мучениям, этой беспросветной нужде, этой голодной бесприютности, – «Такова жизнь», – они, преисполненные надежды, по доброй воле мчались в этом общем хороводе, вьющемся по улицам без конца и без цели, похожем на лабиринт, и пляска смерти день и ночь не прекращалась, увлекая людей в сонный парк Тонхалле, пьяно проносясь по ратуше и пугая граждан, неистовствовала в свете прожекторов на сцене театра «Аполлон», становясь главным номером программы в этом «самом большом варьете Европы», грандиозной пантомимой в масштабах государства, – «Такова жизнь», – и кайзер Вильгельм на коне, в сопровождении шумнокрылых ангелов смерти и мира, с лязгом и цоканьем удалился в каморку над сценой истории, где обычно сидят кукловоды, да так там и сгинул, а народ по ошибке забрел в оркестровую яму и многоголосо, на все лады стал взывать о помощи, и этот чудовищный дисгармоничный гам перерос в неистовый хохот, и пляска смерти обернулась карнавалом, когда революция родила нового бургомистра, и он представился: «Шмидтхен», – «Такова жизнь», – и когда генерал, который в имени не нуждался, именовался просто «генерал» и всегда знал, что надлежит делать, подчиняясь приказам из Берлина и используя свой добровольческий корпус, превратив веселый карнавал в мрачный день Великого поста, то есть применив тяжелые орудия, завоевал Обербилк, улицу за улицей, дом за домом, подобно тому как в 1848 году прусская армия с помощью пушек взяла центр Дюссельдорфа – Старый город, – генерал ворвался в эту со всех сторон окруженную высоким и широким железнодорожным валом, почти неприступную крепость Обербилк, в которой красный цвет был цветом жизни и люди называли друг друга «товарищ», – «Такова жизнь».