Визит лейб-медика - читать онлайн книгу. Автор: Пер Улов Энквист cтр.№ 74

Когда прибыла посланная новым датским правительством делегация, королева совсем потеряла голову. Она голосила и отказывалась отдавать ребенка, и только решительные призывы делегации не пугать невинного младенца, а соблюдать достоинство и твердость, заставили ее прекратить непрерывные рыдания, но это унижение, о, если бы я в этот миг была топчущим точило, но девочка…

В конце концов, им удалось вырвать у нее ребенка, не поранив ни девочку, ни ее саму.

После этого она, как обычно, стояла у окна, внешне совершенно спокойная, с ничего не выражавшим лицом, и неотрывно смотрела на юг, в сторону Копенгагена.

Сплошная пустота. Никаких мыслей. Маленькая Луиза была отдана датской стае волков.

30-го мая в шесть часов вечера произошла ее выдача. Чтобы забрать Каролину Матильду, на берег сошли английские офицеры, эскортируемые охраной в пятьдесят человек вооруженных английских матросов.

Встреча с отрядами датской военной охраны в Кронборге была весьма примечательной. Английские офицеры не поприветствовали, как это было принято, датскую охрану, не обменялись ни единым словом с датскими придворными или офицерами, но встретили их холодно и крайне презрительно. Они образовали почетный караул вокруг королевы, поприветствовали ее с подобающими почестями, с кораблей были произведены залпы салюта.

Через гавань она шла по коридору из английских солдат с винтовками на караул.

Потом ее проводили на борт английской шлюпки и отвезли к фрегату.

Королева была очень собранна и спокойна. Она любезно беседовала с соотечественниками, которые своим презрением к датской охране хотели продемонстрировать отрицательное отношение к тому, как с ней обошлись. Они окружили ее, скорее всего, любовью, но описанию в военных терминах это не поддавалось.

Они, вероятно, решили для себя, что она была их малышкой. Примерно так. Все описания ее отъезда это отражают.

Ее обидели. Они хотели выказать датчанам свое презрение.

Она шла между шеренгами приветствовавших ее английских матросов, спокойная и ожесточенная. Никакой улыбки, но и никаких слез. В этом отношении ее отъезд из Дании отличался от ее прибытия. Тогда она плакала, сама не зная, почему. Теперь она не плакала, хотя причины у нее были; но она так решила.

Они увозили ее с воинскими почестями, с презрением к тем, кого она покидала, и с любовью. Вот так эту маленькую англичанку забирали после ее визита в Данию.

Наставал день мщения и Топчущего точило.

Но что-то в этом, столь притягательном, казалось ошибочным. Гульберг не понимал, что именно. Текст проповеди был прочитан в церквях, с толкованиями, бывшими одно страшнее другого; то, что это делалось именно так, Гульберг находил правильным, он ведь сам выбрал этот правильный текст, текст тоже был правильным, вдовствующая королева с ним согласилась, настал суд и день мщения, и попрал Я народы во гневе Моем, и сокрушил их в ярости Моей, и вылил на землю кровь их, это были правильные слова, и правосудие должно было свершиться. Но когда он читал этот текст маленькой английской шлюхе, это все же было ужасно. Почему она так на него смотрела? Она привнесла греховную заразу в датское государство, — в этом он был уверен, — она была ночным привидением, и звери пустыни будут встречаться с дикими кошками, и лешие будут перекликаться один с другим; там будет отдыхать ночное привидение и находить себе покой, она это заслужила, он ведь знал, что она была ночным привидением, она заставила его стоять на коленях возле постели, и власть ее была велика, о Господи, как защититься нам от этой греховной заразы.

Но он видел ее лицо. Когда он поднимал взгляд от этого справедливого и правильного библейского текста, он видел только ее лицо, и потом оно заслонило ему все, и он уже видел не ночное привидение, а лишь ребенка.

Эту совершенно внезапно обнажившуюся невинность. И ребенка.

Через две недели после второй встречи с королевой Каролиной Матильдой, еще до того, как был вынесен приговор, Гульберг впал в отчаяние. В его жизни это было впервые, но он определил это как отчаяние. Другого понятия ему в голову не приходило.

А произошло следующее.

Допросы Струэнсе и Бранда близились к завершению, вина Струэнсе была очевидна, приговор мог быть только смертным. В это время Гульберг посетил вдовствующую королеву.

Он говорил ей о том, что было наиболее благоразумным.

— Наиболее благоразумным, — начал он, — наиболее благоразумным с политической точки зрения был бы не смертный приговор, а какой-нибудь более мягкий…

— Русская императрица, — перебила его вдовствующая королева, — хочет помилования, об этом меня оповещать не требуется. Равно как и английский король. Равно как и некоторые другие монархи, пораженные заразой просвещения. У меня, однако, имеется на это ответ.

— И каков он?

— Нет.

Она была неприступна. Она вдруг начала говорить о том огромном пожаре в прериях, который охватит весь мир и уничтожит все, что было временем Струэнсе. А значит, здесь нет места милосердию. И она продолжала, а он слушал, и все это казалось ему эхом сказанного им самим, но, о Господи, неужели нигде действительно нет места любви, или она всего лишь грязь и распутство, и ему оставалось лишь соглашаться. Хотя он потом и начал снова говорить о благоразумном и дальновидном, о том, что русская императрица, и английский король, и риск больших осложнений, но, возможно, имел он в виду совсем не это, а почему мы должны отрезать себя от того, что называется любовью, и неужели любовь топчущего точило может быть только карающей, но вдовствующая королева не слушала.

Он чувствовал, что внутри него растет нечто, похожее на слабость, и приходил в отчаяние. Это и было причиной.

Ночью он долго лежал без сна, уставившись прямо в темноту, где находились и отмщающий Бог, и милость, и любовь, и справедливость. Тут-то его и охватило отчаяние. В этой темноте не было ничего, не было ничего, только пустота и великое отчаяние.

Что же это за жизнь, думал он, если справедливость и отмщение побеждают, а я в темноте не могу увидеть любовь Господню, а только отчаяние и пустоту.

На следующий день он взял себя в руки.

В тот день он посетил короля.

С Кристианом дело обстояло так, что он, казалось, отрешился от всего. Он всего боялся, сидел, дрожа, в своих покоях, неохотно ел только ту еду, которую теперь всегда приносили прямо к нему, и разговаривал только с собакой.

Негритенок-паж Моранти куда-то исчез. Быть может, в ту ночь отмщения, когда он пытался укрыться под простыней, как его научил Кристиан, но так и не смог спастись бегством, быть может, он в ту ночь отрекся или пожелал вернуться к чему-то, чего никто не знал. Или был убит в ту ночь, когда Копенгаген прорвало, и всех охватила непостижимая ярость, и все знали, что что-то закончилось, и что следует на что-то направить свой гнев по причинам, которых никто не понимал, но что этот гнев существует, и нужно отомстить; после этой ночи негритенка никто не видел. Он исчез из истории. Кристиан велел его отыскать, но поиски оказались бесплодными.