Аваддон-Губитель - читать онлайн книгу. Автор: Эрнесто Сабато cтр.№ 80

Я направился прямо в его берлогу, заваленную каббалистической литературой. Было еще очень рано, лежал туман, и сквозь туман виднелся купол Пантеона — это зрелище вселяло меланхолию, умерявшую остроту моих тревожных мыслей. События, связанные с Р., казалось, отошли далеко в прошлое, и чувство страха уступило место состоянию меланхолии, все усиливавшейся у меня в Париже 1938 года. Я поднялся на нужный этаж и настойчиво постучал — Молинелли, вероятно, еще спал. Когда, наконец, он откликнулся и я назвал себя, наступило молчание, слишком продолжительное. Я растерялся, но все же не хотел уходить, не попросив прощения.

Немного выждав, я громко сказал в дверную щель, что он должен меня простить, что мне плохо, очень плохо, что смех был истерическим смехом и т. д. Еще сказал, что он замечательный человек (он скончался года два тому назад) и не способен затаить злобу. В общем, он в конце концов открыл мне, и, пока он умывался, я сидел на трехногой софе — четвертую ножку заменяла стопка оккультистских книг. Я попытался изложить мои объяснения, однако он вполне разумно попросил меня не делать этого.

— Мне обидно за Ситроненбаума, — сказал он, но не объяснил, почему и что такого мог вызвать мой смех у этого фанатичного человечка.

Вытираясь, он повторял: «Только за него».

Я был пристыжен, и, думаю, он это заметил, потому что великодушно сменил тему, готовя кофе. Все же я попросил рассказать, о чем они собирались говорить со мной, когда пришли. Он поднял руку, как бы показывая, что это неважно, и хотел было продолжить рассказ о том, что у них вчера произошло с Бонассо.

— Я прошу тебя, — сказал я.

Тогда он немного бессвязно начал излагать историю Фульканелли. Нашел одну из его книг и дал мне — я должен ее прочитать.

— Знаешь, никто никогда его не видел. Эта книга вышла в двадцатом году — видишь? Уже столько лет прошло, и ни один человек не может сказать, кто он такой.

А издатель?

Он мотнул головой. Помнит ли С. историю Бруно Травена [232] ? Рукописи приходили по почте. В случае Фульканелли хотя бы известно, что их доставлял некий Канселье.

Но тогда не трудно что-нибудь узнать об авторе.

Нет, отнюдь, потому что Канселье систематически отказывался говорить. Теперь С. понимает, почему встреча с Ситроненбаумом чрезвычайно важна?

Нет, не понимает.

Но послушай, профессор Гельброннер — это человек, сведущий в алхимии и имевший контакты со многими алхимиками, настоящими или мнимыми. Однажды он послал Ситроненбаума взять интервью у господина, работавшего в опытной лаборатории «Общества газовиков». Этот господин предупредил, что и Гельброннер, и Жолио, и его сотрудники, если говорить только о французах, находятся на краю пропасти. Он упомянул об экспериментах, проводящихся с дейтерием, и сказал, что все это было известно определенным людям много веков назад и что не зря они, когда эксперименты дошли до известной точки, хранили молчание, спрятали все в архив и знания свои изложили на языке с виду бессмысленном, но на самом деле это зашифрованные тексты. Он объяснил, что даже нет надобности в электрическом токе и ускорителях, а достаточно определенного геометрического расположения идеально чистых материалов, чтобы развязать ядерные силы. Почему обо всем этом молчали? Потому что в отличие от современных физиков, наследников салонов просветителей и либертенов XVIII века, у тех алхимиков были соображения глубоко религиозные. Разумеется, он говорит не обо всех — в огромном большинстве среди алхимиков были обманщики и шарлатаны, морочившие сказками какого-нибудь короля или герцога, авантюристы, часто кончавшие на виселице или в пыточной камере. Нет, он говорит о подлинных алхимиках, о настоящих посвященных, вроде Парацельса или графа Сен-Жермена вплоть до самого Ньютона. Известны ли С. двусмысленные, но многозначительные слова Ньютона, произнесенные в Королевской академии? Вся история алхимии, по крайней мере та, что дошла до нас, материалистов, каковыми мы являемся в нашей цивилизации, толкует о превращении меди в золото и о прочей чепухе, во всяком случае, о простом применении чего-то бесконечно более глубокого. Самое главное — преображение самого исследователя, древнейшая тайна, известная в каждом веке одному или двум достойнейшим личностям. Великое Деяние.

Мы немного помолчали, прихлебывая кофе.

— Так он и есть этот недавно исчезнувший человек? — спросил я.

— Да, исчезнувший, как только газеты всего мира заговорили о расщеплении урана.

Но зачем было исчезать? Я не понимал.

Молинелли пожал плечами. Гипотеза Ситроненбаума состоит в том, что этот человек из «Общества газовиков» был не кто иной, как Фульканелли. Еще один его друг, некий Бергер, думает то же самое.

Я был озадачен этим сообщением, но все же не понимал, для чего им понадобилось встретиться со мной.

— Долго объяснять, — ответил он. — И кроме того, тут многое связано с Ситроненбаумом. Но, к сожалению, теперь уже поздно. Не думаю, что он захочет снова видеть тебя.

Я обозлился — ведь я уже все ему объяснил. Да, конечно, конечно. Но Ситроненбаум человек другого склада. И, глядя мне в глаза, он торжественно прибавил:

— Гений.

Я спросил Молинелли, сможем ли мы встретиться в ближайшее время. Ну, разумеется. Однако я понял, что пока, во всяком случае, ничего не смогу предпринять.

Несколько дней я слонялся, пытаясь привести в порядок свои мысли, но не находил разумных решений. Тогда, чтобы немного отключиться от назойливых наваждений, я принялся искать в книжных магазинах на бульваре Сен-Мишель какой-нибудь французско-албанский учебник. Когда я об этом сказал Бонассо, он посмотрел на меня как на сумасшедшего.

— Испанско-албанского нет. Вот поэтому, — сказал я.

Он все еще пристально смотрел на меня — быть может, потому, что распространился слух, будто у меня с головой не все в порядке. Я рассмеялся.

— Да нет же, старик, это из-за моей матери. Она наполовину албанка, но всегда говорила нам, что не знает этого языка. А мне известно, что знает.

Он был удивлен происхождением моей матери, но сказал, что, по его мнению, это еще не причина, чтобы изучать настолько бесполезный язык. Все равно, что изучать гаэльский [233] .

— Ну, знаешь, мне всегда нравилось учить языки. Возможно, при другой жизни я бы увлекался лингвистикой. Но дело не только в этом. Это проблема, пожалуй, психологическая и семейная. Мать ненавидит свое албанское происхождение, а меня оно восхищает. Албанцы не дали ни одного изобретателя, ни одного ученого, ни одного большого художника.