Женщина, квартира, роман - читать онлайн книгу. Автор: Вильгельм Генацино cтр.№ 16

Через какое-то время я расплатился и отправился домой.

Возникает совершенно сумасшедшее смятение чувств, когда у обоих неожиданно раскрываются глаза и им становится ясно, что никакая они не пара. С этим смятением чувств провел я с Гудрун вторую половину субботы на городском пляже. Гудрун сидела рядом со мной на шерстяном пледе и мазала себя кремом. На ней было голубое бикини с рюшечками впереди. Юные девушки пользовались этим летом косметикой светло-розовых тонов и почти бесцветной губной помадой. Мне мешало, что вокруг меня одновременно говорило, смеялось и кричало так много людей. Я был единственный среди них, кто пришел сюда с книжкой. Целые семьи вытирались одним полотенцем и раскладывали его для просушки на солнце. Гудрун рассказывала, как она в семнадцать лет впервые побывала в Италии и как один итальянец пытался поцеловать ее. «Я защищалась, – сказала Гудрун, – тогда он дал мне свою фотографию и адрес и просил писать ему. А по дороге домой, в автобусе, – сказала Гудрун, – я принялась, как безумная, целовать его фотографию, ну не странно ли, да?!» Я осуждал про себя окружавших меня людей за то, что они читали не книги, а только одни иллюстрированные журналы. Я видел перед собой семейки, бессмысленно растрачивавшие время и энергию. Первым иллюстрированный журнал листал отец семейства, потом мамаша, за ними – их дочь, а уж последним – их малолетний сын. Через какое-то время все повторялось сначала. Было очень трудно спокойно лежать на пледе и не критиковать людей. Гудрун никогда не возражала против моих увлечений литературой, но то, что я читал и на пляже тоже, сильно рассердило ее. Она ушла купаться, а я остался читать. Впервые мне бросилось в глаза, что я готов использовать литературу как рычаг для расставания. Время от времени я разглядывал тополиный пух, разносимый ветром по лужайкам, или ос, летавших от одной картонной коробки с едой к другой. Чем дольше тянулось время, тем меньше слов произносили мы друг другу. Когда в шесть вечера Гудрун стряхнула с пледа хлебные крошки и песок, я знал, что между нами все кончено. Я, как обычно, проводил ее домой. На следующей неделе во вторник мы вместе сходили в обеденный перерыв в банк и ликвидировали нашу общую сберегательную книжку. После этого мы никогда больше не виделись.

Уже к концу второй недели работы в газете мне стало ясно, что после окончания срока замещения редактора я не смогу себя больше представить только в роли ученика торгово-коммерческой фирмы. Хердеген был для меня тем, кого, как мне казалось, я знаю целую вечность. Он ежедневно писал в газету две-три статьи и одну-две заметки. Практически он писал целый день, временами на двух машинках сразу. Я предполагал, что и он работает по вечерам дома над романом. Он никогда ничего не говорил о писательском труде и вообще о литературе. Мне казалось, он живет очень замкнуто, в полупустой комнате и не терпит в ней никакого постороннего присутствия. Но я заблуждался. В среду около одиннадцати в редакцию вошла женщина с ребенком. Она была еще меньше ростом и еще более худая, чем он. Хердеген сказал: «Позвольте представить вам мою жену». Все в ней было узким, коротким и тоненьким. Фрау Хердеген передала своему мужу какие-то бумаги и села, посадив ребенка на колени, на стул для посетителей. Ее ноги не доставали до пола. И хотя фрау Хердеген была взрослой женщиной, болтающиеся ноги и ее превращали в ребенка. Сидящий на коленях малыш тянул руки к стоящей рядом машинке. Фрау Хердеген поднялась и придвинула стул поближе к машинке. Ребенок зашлепал ручонками по клавиатуре и что-то залепетал, разбрызгивая вместе со слюной невнятные слова. Родители млели от удовольствия. Они поочередно брали его на руки. Но ребенок хныкал и опять тянулся к машинке. В этот момент фройляйн Вебер открыла дверь и сказала:

– Господин Вайганд, к вам посетитель.

Через полминуты я был в кабинете и увидел, что меня ждет человек с бородой и портфелем. Он был такой же бледный, как и на прошлой неделе, с лицом словно из воска. Мгновенно я осознал, чем завораживало меня тогда послевоенное время: на лицах людей лежал ужас, с которым они не могли расстаться. И никто кругом не требовал от них, чтобы они стали радостными, успешными, веселыми, оптимистичными, вообще какими-нибудь другими. Из левого кармана его пиджака выглядывала ложка. Вероятно, этот человек питался в общественной столовой для бедных, но предпочитал пользоваться своей ложкой. Он начал жаловаться, что его прошение так до сих пор и не опубликовано. И поскольку мне не пришло в голову ничего лучшего, я заговорил о непредвиденных трудностях. Человек от этих слов необычайно развеселился и пришел в хорошее настроение.

– Вот видите, – сказал он, – теперь и вы тоже стали жертвой непредвиденных трудностей! Понимаете теперь, каково это!

Я смущенно кивнул.

– Я уже двадцать лет борюсь с непредвиденными трудностями, и все безуспешно, – сказал он.

– Да уж, – выдавил я из себя.

– В прошлые годы я даже писал петиции против этих самых трудностей, могу вам представить их!

– Ни в коем случае, – сказал я, – только не это, пожалуйста, не надо.

– Ясно, – сказал человек, – конечно, от трудностей таким путем, эхма, не отделаться.

– Видите ли, – начал я, но тут дверь открылась и вошел Хердеген с ребенком на руках. В тот же миг он обернулся, позвал свою жену, отдал ей ребенка, после чего приблизился к мужчине и грозно напустился на него:

– Я что вам сказал во время вашего прошлого визита?! Что?! Или вы уже забыли?! Каким образом вы вообще проникли сюда?

Мужчина в страхе поднялся.

– Прикажете указать вам на дверь? – сказал Хердеген, подступая к нему вплотную.

Мужчина прижал к себе портфель и дотронулся на мгновение (удивительный жест) кончиками пальцев до своей ложки в кармане, прежде чем засеменить мелкими шажками к двери.

– Если я еще хоть раз увижу вас здесь, я вызову полицию, – твердо заявил Хердеген, – надеюсь, на сей раз вы меня поняли?

Хердеген отступил на шаг и глядел, как мужчина открывает дверь. Он проследовал за ним в коридор и удостоверился, что тот спустился по лестнице и исчез. После этого Хердеген вернулся ко мне в кабинет и сказал:

– Это психопат. С такими людьми вы не должны связываться. Они приходят снова и снова и только крадут у нас время. Он шантажировал вас?

Я отрицательно покачал головой.

– Если он еще раз появится, гоните его в шею! – приказал Хердеген. – Вы сможете?

Я кивнул.

– Или позовите меня, – все еще сердился Хердеген, – тогда он и сам по себе испарится. Ужасно! У нас полгорода таких людей!

Я смотрел в стену.

– А теперь, пожалуйста, придите в себя и успокойтесь, – сказал Хердеген. – Вы сможете быть в двенадцать на открытии Итальянской недели?

– Да, – ответил я.

– Вот и хорошо, – произнес Хердеген и вышел из кабинета.

Я взял блокнот и шариковую ручку. Сейчас я отправлюсь в торговый дом Херти, а после обеда сяду писать два столбца про Итальянскую неделю. В кабинет вошел спортивный редактор Фельхауэр и принялся искать статью о соревнованиях по плаванию среди юниоров, про них сообщалось на прошлой неделе в отделе местной хроники. Фельхауэр имел обыкновение произносить какие-то смешные, звукоподражательные, лишенные смысла слова, и мне очень нравилось слушать их. Он часто расхаживал по коридору и вполголоса бормотал: чинги-чанги или опса-хопса. Или он садился на край письменного стола и говорил: чу-ки-чу-ка-ча-чулаки-буки. При этом Фельхауэр жил ужасной жизнью. Он был несчастлив в браке, его жена, другими словами, его семья жила в другом городе, до которого надо было полдня ехать. Каждую пятницу он уезжал после работы к жене и ребенку и каждый понедельник утром возвращался на работу в редакцию. До среды он отходил от ссор с женой. Его регулярные исчезновения в конце недели приводили к тому, что было невозможно дать ему редакционное задание на субботу – воскресенье. Коллеги, казалось, понимали всё и терпели, но это понимание и терпение было неискренним. Ему надо было выбирать одно из двух – или свой брак, или работу, об этом говорили почти в открытую. Он нашел статью про соревнования по плаванию. Шлёп-шляп, сказал он и смеясь вышел из кабинета.