Момент - читать онлайн книгу. Автор: Дуглас Кеннеди cтр.№ 12

Стена.

Пока самолет, снижаясь, кружил над восточной границей Берлина, очертания этой длинной, змеевидной бетонной постройки становились все более четкими. Даже с такой высоты она производила впечатление основательной, суровой, нерушимой. Но прежде чем облака рассеялись и Стена стала театральной реальностью, мы тридцать минут сотрясались в турбулентном воздушном пространстве Германской Демократической Республики, вынужденные (как объяснил американский пилот) спуститься до десяти тысяч футов, чтобы пролететь над территорией этой чужой страны.

— Они опасаются, что если гражданские самолеты поднимутся выше, — объяснила мне дама с соседнего кресла, — то смогут вести разведку с воздуха. В интересах врага, каковым они считают все страны, не входящие в Варшавский договор и «братский союз» социалистических тюрем, таких как Куба, Албания, Северная Корея…

Я с любопытством посмотрел на свою соседку. Чуть за пятьдесят, в строгом костюме, грубоватое лицо; она попыхивала сигаретой НВ (пачка лежала на подлокотнике), и в ее глазах отражался утомленный ум человека, повидавшего многое из того, что лучше бы никогда не видеть. Я это сразу почувствовал.

— У вас был опыт знакомства с такой тюрьмой? — спросил я.

— Почему вы так решили? — спросила дама, глубоко затянувшись сигаретой.

— Просто предположил.

Она затушила сигарету и тут же потянулась за следующей:

— Я знаю, через две минуты они включат табло «Не курить», но, пролетая над этим местом, я просто не могу не закурить. Это как павловский условный рефлекс.

— И когда же вы вырвались на свободу?

— Тринадцатого августа 1961 года. За несколько часов до того, как они закрыли все границы и начали строить этот «Антифашистский оборонительный вал», который вы видите внизу.

— Как вы узнали, что надо уезжать?

— Вы задаете много вопросов. И у вас неплохой немецкий. Вы журналист?

— Нет, просто человек, который задает много вопросов.

Она сделала паузу, бросив на меня вопросительный взгляд и явно раздумывая, можно ли мне доверить свою историю; и в то же время она горела желанием поделиться ею.

— Хотите настоящую сигарету? — спросила моя соседка, заметив, что я скатываю самокрутку на крышке чемоданчика с пишущей машинкой «Оливетти».

— Не откажусь.

— Забавная машинка, — сказала она.

— Подарок в дорогу.

— От кого?

— От моего отца.

Вечером накануне моего отъезда я договорился встретиться с отцом в его любимой «японской точке» — такой называл японский ресторан на Лексингтон-авеню, куда любил захаживать в сороковые. За ужином он опрокинул три «Сакетини» (мартини с саке), а потом попросил официанта принести ему кое-что, оставленное в гардеробе. Так я получил в подарок авторучку и новенькую красную пишущую машинку «Оливетти» — чудо современного итальянского дизайна. Я опешил от такой щедрости и был впечатлен его хорошим вкусом. Но когда я сказал ему об этом, он лишь рассмеялся:

— Дорис — баба, с которой я сейчас живу, — это она выбирала. Сказала, что такому известному писателю, как ты, необходима крутая пишущая машинка. Знаешь, что я ей ответил? «Когда-нибудь и я прочту книгу своего сына».

Он вдруг поморщился, спохватившись, что разоткровенничался и сболтнул лишнее.

— Должно быть, он славный человек, — сказала моя соседка, разглядывая стильный пластиковый футляр красного цвета, в котором хранилась машинка.

Я ничего не ответил. Только улыбнулся. Она это заметила:

— Не угадала?

— Он сложный человек.

— И наверное, очень вас любит… только не знает, как это выразить. Отсюда и такой красивый подарок. Если вы не журналист, тогда точно писатель.

— Так кто вам подсказал, что пора бежать из ГДР? — спросил я, быстро сменив тему.

— Никто. Я подслушала разговор. — Она опустила голову и понизила голос: — Мой отец… он был видным партийцем в Лейпциге. И входил в группу особо доверенных лиц, которые получали информацию из Берлина, с самого верха. Мне было тридцать в то время. Замужем, детей не было, мечтала бросить мужа — функционера из правительственного ведомства, где я тоже работала. Поскольку мой отец занимал высокий пост, меня устроили на должность, которая считалась пределом мечтаний по гэдээровским стандартам: старший администратор одной из крупнейших международных гостиниц города. Каждую субботу я приходила на обед к родителям. Мы были очень близки, тем более что я была их единственным ребенком. Отец души во мне не чаял, хотя я — из-за его высокого положения в партии — никогда не выражала вслух то, что думала. Что наша страна все больше напоминает место, где ты либо с партией, либо перед тобой закрываются все двери. Я хотела путешествовать по миру. Но выехать куда-то было просто невозможно, разве что в другие, такие же серые братские социалистические государства. Конечно, я не озвучивала свои настроения родителям, убежденным коммунистам. Но вот однажды, во время субботнего обеда, я отлучилась в ванную, а возвращаясь, услышала из коридора, как отец говорит матери, что в воскресенье ей следует остаться дома и не подходить к телефону, поскольку ночью произойдут «великие перемены». У меня было такое чувство, будто земля уходит из-под ног. В последние недели и даже месяцы ходили упорные слухи, что правительство готовится наглухо закрыть границы, которые в Берлине все еще оставались условными. Я поняла, что у меня в запасе всего несколько часов и надо действовать, если я действительно хочу вырваться. Я посмотрела на часы. Было без двенадцати минут три.

Я взяла себя в руки. Как ни в чем не бывало, вернулась в гостиную. Допила кофе с родителями, а потом извинилась, сославшись на то, что договорилась с подружкой поплавать в бассейне. Я поцеловала родителей на прощание, с трудом подавив желание крепко обнять их, особенно отца, потому что чувствовала, что расстаюсь с ними надолго. Потом на велосипеде поехала домой. К счастью, Стефан, мой муж, в тот день играл в футбол со своими коллегами — чиновниками из жилищного департамента. Дома я собрала кое-что из вещей: смену одежды, небольшую пачку западногерманских марок, паспорт и весь запас местной валюты. Сборы заняли у меня минут десять, не больше. Потом я, опять же на велосипеде, поехала на вокзал Хауптбанхоф и села на экспресс до Берлина, который отходил в пятнадцать сорок восемь. Через два часа я была на месте. В Берлине у меня был друг, Флориан, с которым — теперь-то об этом уже можно говорить — у нас была романтическая связь. Не любовь. Просто были отдушиной друг для друга. Встречались, когда он приезжал в Лейпциг или я изредка вырывалась в Берлин. Он был журналистом, работал в партийной газете «Нойес Дойчланд». Но также как и я, втайне все больше сомневался в режиме, в нашем будущем. В свой последний приезд в Лейпциг, двумя неделями раньше, он сказал мне, что у него в Берлине есть друг, который знает место, где можно незаметно проскочить из парка Фридрихсхайн в Кройцберг, минуя пограничные кордоны. Так что сразу по приезде в Берлин я позвонила Флориану. Мне повезло — он оказался дома. Недавно он развелся с женой и в тот день встречался со своей пятилетней дочерью Юттой. Он как раз вернулся домой, проводив дочь к матери, когда я позвонила. Его квартира находилась в районе Митте. Я пешком дошла туда от Александерплац. Подойдя к дому, я попросила его выйти на улицу, опасаясь, что в квартире стоит прослушка. Тогда я и рассказала ему все, что знала, о том, что ночью произойдут «великие перемены» и границу наверняка закроют. Флориан ни разу не задал мне вопрос: «А ты уверена в этом?» Он безоговорочно верил мне. В следующее мгновение он начал размышлять вслух. Ты знаешь, что моя бывшая жена занимает очень высокий пост в партии. Если я сейчас вернусь за Юттой, она может что-то заподозрить. Но когда они завтра закроют границу… И опять-таки, что лучше? Чтобы моя дочь ушла со мной на Запад или осталась здесь, со своей матерью? Этот монолог продолжался несколько минут. Сгустились сумерки. Было около восьми вечера. Время неумолимо утекало. Я посмотрела на часы и сказала, что мы должны уходить сейчас же. Он кивнул и попросил меня ждать на улице. Была теплая августовская ночь. Я выкурила две сигареты, пока ждала его и разглядывала улицу. Серые здания угнетали своим усталым видом, унылыми фасадами, окрашенными в цвета функциональной палитры коммунизма. Я думала об отце и о том, что будет с его карьерой после моего бегства. Я думала о Флориане и надеялась, что он найдет предлог забрать Ютту и увезти ее вместе с нами. Но когда он вышел из дома, на нем лица не было. «Я только что звонил Марии. Но они куда-то ушли. Если подождать, пока они вернутся… да нет, вряд ли она отдаст мне Ютту в одиннадцать вечера, не поинтересовавшись, в чем дело. Так что…» Он опустил голову, и я расслышала, как он тяжело сглотнул подступившие рыдания. Потом он вытер глаза и сказал: «У меня есть второй велосипед. Едем во Фридрихсхайн». За двадцать минут мы доехали от Митте до пограничной дороги. На стороне ГДР дежурили двое солдат из народной полиции, охранявшие ворота, разделяющие Восток и Запад. Но мы видели, что солдаты очень внимательно просматривают документы и никого не пропускают на ту сторону, хотя до сих пор попасть из одного сектора города в другой можно было вполне легально. Мы проскочили в переулок, к жилому дому, который выходил на улицу, параллельную границе. Друг Флориана сказал, что ключ от квартиры будет лежать на крышке силового ящика в холле. Я затаила дыхание, пока Флориан искал его. Наконец мы открыли дверь и оказались в заброшенной квартире: несколько матрасов на полу, грязный туалет, разбитое окно. К оконной раме была прикреплена веревочная лестница. Флориан выглянул на улицу. Сказал, что все чисто. Он сбросил лестницу и приказал мне спускаться вниз. Меня охватил ужас. Я страшно боюсь высоты, а мы были на третьем этаже. Лестница была такой хлипкой, такой опасной, и, едва ступив на нее, я поняла, что она меня не выдержит… хотя в то время я весила всего-то пятьдесят кило. Я сказала Флориану, что не смогу… что мне страшно. Он в буквальном смысле схватил меня за загривок и силой вытолкнул из окна. Спуск занял, наверное, секунд тридцать, потому что, как только я схватилась за веревку, мне стало ясно, что она вот-вот порвется. До земли оставалось метров десять, когда это случилось. Я вдруг полетела вниз — и, поверьте, падение с десятиметровой высоты кажется вечностью. Я приземлилась на левую ногу и раздробила колено. Боль была невыносимой. Сверху раздался громкий шепот Флориана: