— Ничего подобного! Я читал ваши наброски. И меня вовсе не греет идея быть вашим преисполненным сомнений пажом.
— Это раб преисполнен сомнений. Ладно, как бы там ни было, признаю, данные строки могли показаться несколько оскорбительными. И потом вы уже больше не похожи на пажа, Александр. Не хочу показаться снисходительным, но вы за последнее время очень выросли.
— Вот это верно. Теперь я уже способен вкусить всю прелесть предательства.
— Что это вы имеете в виду?
— А вот что. Неужели вы думаете, что Штольц в одиночку придумывал все эти трюки в ангаре? Неужели вас не насторожил тот факт, что механическое пианино играло там «Часы» Гайдна?
Джессон покосился на клавесин. На нем по-прежнему лежали ноты. Потом он перевел взгляд на меня. Только тут до него дошло.
— Ах ты, неблагодарная тварь!
— Так, значит, вот как вы заговорили теперь со своим дружком? — Я швырнул на пол свиток и наблюдал за тем, как он, разворачиваясь, покатился по ковру.
Джессон остановил рулон шлепанцем, поднял его и начал скручивать бумагу. Полоска бумаги приподнялась над ковром, образуя хрупкий мостик между автором и его героем. И тут я оказался перед выбором. Можно было преодолеть эту хрупкую преграду и сделать шаг к примирению, можно было вырвать бумагу из рук Джессона и окончательно с ним рассориться. Я выбрал третий вариант. Развернулся и вышел из «Фестиналенте», цитируя строки из Джонсона: «Из всех печалей, что нам травят путь земной, нет горше и обидней шутки злой».
Глава 59
— Alors?
[52]
— осведомилась Ник.
— Давай, выкладывай, — сказал Нортон.
— Так он купился на эту хохму? — нетерпеливо спросил Спиайт.
— Да едва сам не положил голову на ту плаху, — ответил я.
— А молескиновые стельки произвели впечатление? — спросил Нортон.
— Ага.
— И вся эта муть насчет сигнализации и минирования?
— И она тоже.
— Ну а как прошло представление с плавающими в воздухе часами?
— Как по маслу.
Я прошел по коридору, жена и оба моих друга следовали по пятам. Я тяжело рухнул на кушетку.
— Нельзя ли отложить отчет до завтра? Я просто ног под собой не чую.
— Не выйдет, — сказал Нортон. — Даром, что ли, мы прождали всю ночь? Нам нужен самый подробный отчет, и немедленно!
Ник присела рядом со мной на кушетку.
— Так Отшельник ни о чем не догадался?
— Он понял, что часов у Штольца нет. И что видеопленка с разрушением брегета — фальшивка. Штольц ошибся со звоном. Но вот чего не заподозрил Джессон, так это нашего участия. И тут я не выдержал и сам раскололся. Наверное, просто перегорел. И дело приняло довольно неприятный оборот.
Ник нервно покосилась на меня:
— Так все кончено?
— Определенно.
— На чем вы все-таки остановились? — спросил Спиайт.
— Если коротко, то на следующем: отныне Генри Джеймс Джессон-третий будет добиваться «Королевы» в одиночку.
— Замечательно, — пробормотал Нортон. — Но разве не можем мы еще раз наведаться в Пассаж к Штольцу? И как именно выглядела кончина этих часов? Где-то я вычитал о чудесах, которые его техники проделывают с параллельной проекцией.
— Да, это они умеют, и не только на экране. Но я ведь уже говорил, мы с Джессоном расстались раз и навсегда, причем не самым лучшим образом.
— Ну и как же лучше решить эту проблему?
— Какую? Мою с Джессоном?
— Да нет, — сказал Нортон. — С просмотром фильма.
Переубеждать его, похоже, было бессмысленно.
— Помнишь известный снимок атомной бомбы? Так вот, если совместить это облако в виде гриба с отрывками из документального фильма об операции на человеческом сердце — нам показывали на уроках биологии, — можно получить представление о внешнем виде часов после того, как на них обрушился нож гильотины.
— И все же я не понимаю, — заметил Спиайт, — как это Штольцу удалось превратить неподвижную фотографию в кинопленку с действующим, тикающим часовым механизмом.
— Остается лишь принять все это на веру, — сказал Нортон. — Этот тип практически изобрел весьма выразительное объемное изображение.
Не желая углубляться в технические аспекты достижений Штольца, я сказал:
— Лично для меня интерес представляет лишь выразительность отображения событий в романе, который я собираюсь написать.
Спиайт тут же навострил ушки.
— Так, значит, наш Центр может рассчитывать на скорое получение еще одной твоей высокохудожественной книжки? Продолжение «Бланков любви»?
— Нет. У меня на уме нечто более амбициозное. Развернутые контраргументы.
— В чей адрес? — в один голос воскликнули Нортон со Спиайтом.
— Джессона, разумеется. Он обвинил меня в неспособности сочинить хотя бы одно осмысленное и складное произведение, несмотря на пристрастие постоянно делать заметки. И еще сказал, что эти мои записи в книжке есть не что иное, как воровство.
— Нет, я больше не могу! — протянул Нортон.
— Вообще-то определенный смысл в его словах имеется. Я начинаю понимать, что выдумки имеют большое преимущество над реальностью.
— Ладно, если ты напишешь это произведение, — сказал Спиайт, — мы можем попросить Ник перепечатать его на свиток. И подсунем его в фонограф.
Я тут же отверг данную идею.
— Давайте оставим все эти механические штучки Джессону. Меня куда больше греет создание самых незамысловатых хроник. Ни звона колоколов, ни пения труб, ни боя барабанов, а уж тем более — никаких заводных ручек.
— Надо так понимать, это исключает наличие в хрониках мистера Потайные Отделения? — спросил Нортон.
— О нет, местечко там для него найдется.
— Когда закончишь, — сказал Спиайт, — я устрою выставку всех твоих работ, где будут и записные книжки, и роман, и «Бланки любви», и, возможно, даже новая раскладная «Камасутра» в картинках.
— Не думаю, что директор нашего заведения придет в восторг, узнав, что эта «Камасутра» представлена на всеобщее обозрение.
— Да, наверное, ты прав, — сказал Спиайт.
— Ребята, поймите меня правильно. Ни в коем случае не хочу показаться неблагодарным, но у меня на уме совсем другие экспонаты.
— Как хочешь, — немного обиженным тоном заметил Спиайт. — Но может, все-таки устроишь чтение для спонсора нашего Центра? Фонды у нас имеются.
— Очень мило с твоей стороны, но давай немного повременим.