Посреди магазина, на полу, покрытом черно-белой шестиугольной плиткой, располагалось несколько шкафов с застекленными витринами.
– Мои витрины! – сказал Ливре. – Они дают пристанище книгам, но, думаю, ты понимаешь, что некоторые книги недоступны человеческому взгляду. Они за шторкой. – Его палец указал на саржевую занавеску, по бокам которой помещались два больших глобуса.
Похожий на голубятню огромный письменный стол из красного дерева занимал почти все пространство. Вдоль стола была протянута бечева, на которой висели кусочки бумаги, похожие на знамена какого-то военного судна или на лилипутское белье, развешанное для просушки. (Кстати, перевод «Приключений Гулливера» всегда наличествовал в коллекциях «Глобуса».) Ливре заговорил первым:
– Раз уж ты не принес ни новостей, ни часов от графа, я могу сделать вывод, что ты больше не в его услужении. Я тоже. Он разорвал со мной отношения, хотя все еще должен мне много денег. Он даже не соблаговолил отправить мне портрет, за который я несу прямую ответственность. Впрочем, кредиторы аббата вскоре потребуют от него возвращения долгов.
Клод сдержался и ничем не показал, какое удовольствие ему доставила новость, что у аббата возникли серьезные проблемы и его привлекут к ответственности, пусть и не за столь серьезное преступление, как убийство. Клод уже подумывал, отдать ли Ливре портрет, и все же решил, что это вызовет слишком много вопросов.
Клод старался подражать манере Ливре говорить витиевато:
– Как вы совершенно точно подметили, я больше не в его услужении.
– Я также предполагаю, что ты страстно жаждешь неких перемен в своей жизни. Не так ли?
Клод кивнул.
– Я так и думал. Вероятно, я смогу тебе помочь. Неужели все так просто? Неужели продавец книг приведет
его прямо в часовую мастерскую?
Но Ливре доказал, что действительно является самодовольным ничтожеством и эксплуататором, как и говорил Плюмо.
– Не думай, что я возьму на себя такую ответственность и оценю достоверность предложенных тобой сведений касательно Симург. Достоверность для меня ничего не значит. Позволь мне взглянуть на твою руку. – Ливре поморщился. – Нам придется прикрыть это уродство. Каков твой рост?
Клод не понимал, зачем и для чего продавец книг задал такой вопрос, но решил, что не стоит рисковать возможным покровительством. Он ответил:
– Два с половиной фута.
– Сколько? Это что еще за мерки?
– Это мерки поместья. Мы использовали константинопольский фут.
Из задней части магазина донесся женский голос:
– Это примерно в два раза больше, чем парижский фут, если я правильно помню свои записи.
Ливре заорал:
– Просто скажи мне, сколько это будет здесь, в Париже!!!
Перо зацарапало по бумаге, и после нескольких подсчетов женский голос объявил:
– Чуть больше пяти футов по меркам города.
– Эта девушка, – сказал Ливре, будто представлял их друг Другу, – моя кузина Этьеннетта. – Книготорговец повысил голос: – Кузина, у которой так много работы, что она вмешивается в наш разговор! – Затем он вновь повернулся к Клоду. – Она счетовод в моем издательстве и имеет еще несколько обязанностей, отрабатывая тем самым большое жалованье, которое я ей плачу. Итак, пять футов. Очень хорошо. Ливрея тебе подойдет.
Смущению Клода пришел конец, когда Ливре объяснил, что имел в виду:
– У тебя приятная наружность, и ты наверняка привлекаешь внимание женского пола. К сожалению, у тебя акцент, выдающий не парижское происхождение, но с этим мы справимся. Я уже говорил твоему бывшему хозяину, что страницы должны храниться в книжном магазине. Я полагаю, ты достоин моего внимания. Я подам прошение гильдии и возьму тебя в ученики. Так как у меня на данный момент нет помощника, я не думаю, что ты откажешься.
Клод ответил, возможно, слишком резко:
– Я не ищу работы здесь. Я надеялся, что ваши познания в области часового дела и механики – аббат говорил, что раньше вы публиковали книги на эти темы, – помогут мне устроиться к часовщику в качестве усердного и компетентного работника.
– Аббат наверняка говорил тебе, что много лет назад я поменял свои пристрастия. Я ограничиваюсь философией.
Клод открыто заявил о своих желаниях:
– Я хочу быть только инженером, больше никем.
– Чушь! Ни в одной гильдии нет такой профессии. Подозреваю, этого слова нет даже в словаре. – Ливре заглянул в увесистый том, стоявший на столе из красного дерева. – Видишь, нет такой статьи.
Клод думал иначе. Он натолкнулся на это слово еще очень давно, когда учился в Турне.
– Вам стоит посмотреть слово «машина».
Они прочитали хором, один – по памяти, другой – из книги:
– Машина, слово греческого происхождения, означавшее выдумку, искусство. Значит, машина – это то, что состоит скорее из искусства и работы разума, нежели из прочных материалов. Поэтому изобретателей машин называют ingénieurs или инженерами.
– Как остроумно, Клод Пейдж! – Ливре не оценил того, что его исправили, скорее, наоборот, взбесился. – Молодой гений! Ты, кажется, изучал часовое ремесло, когда я был в Турне. Если теперь ты наемный рабочий, покажи мне документы и приведи доказательства. Если нет, то проявляй должное уважение к своему будущему хозяину!
Целый час продавец книг насмехался и издевался, разбивая юношеские надежды Клода на куски, задевая его юношескую гордость. Он хотел раздавить Клода, заставить поверить в то, что Парижу нечегэ ему предложить. Только Ливре не знал, что Клод понял это и без его помощи.
– Поверхностные знания, которые ты получил в поместье, не смогут прокормить тебя, – доказывал торговец. – Единственное, что ты начал изучать, – и я должен подчеркнуть, насколько рудиментарны твои знания, – так это Библиополис, Город книг. Я говорил тебе об этом раньше, говорю и теперь. Я не могу помочь тебе с твоим желанием работать механиком.
Клоду нечего было сказать.
Продавец книг смягчился:
– Для кого-то, Клод, не иметь работы – значит отдыхать, жить праздно. Но в Париже все иначе. Безработица отнимает больше времени, чем любая работа.
Клод понял этот афоризм, потому что вот уже месяц отчаянно искал работу. Именно поэтому, когда их беседа подошла к концу, Клод Пейдж согласился стать учеником в издательстве «Глобус».
23
Первое, что должен был сделать Клод, это зарегистрироваться официально. Продавец книг отвел его в задние комнаты, где юноше предстояло надеть ливрею – бархатный камзол с двенадцатью пуговицами из слоновой кости и пару лайковых перчаток. Камзол висел на каркасе в форме хрупкой девушки, над головой которой возвышался чересчур большой парик Ливре. Кроме этого, на ней ничего не было.