Восток есть Восток - читать онлайн книгу. Автор: Т. Корагессан Бойл cтр.№ 71

«Осушим болота» — было провозглашено в эпоху, когда надежды возлагали на технику. Попробовали. В 1889 капитан Гарри Джексон, человек идеи, основал компанию «Канал Сувонни» с тем, чтобы провести дренажные работы и откачать из болот воду вместе с пиявками, аллигаторами, змеями, черепахами, лягушками и усатыми сомами и отдать вновь образованную плодородную сушу под сельское хозяйство. Он собрал кое-какие средства, ввез полдюжины исполинских дренажных паровых агрегатов, способных рыть канавы в сорок пять футов шириной и шесть футов глубиной со скоростью сорок четыре фута в сутки. Построил лесопилку, чтобы поставлять дрова для паровых агрегатов, а также на продажу, и приступил к круглосуточным дренажным работам. Но чем больше они рыли, тем больше набиралось воды. Однако капитан Джексон не отступался и продолжал прокладывать канавы со скоростью три мили в год. Да только беда в том, что по всем расчетам, чтобы эффективно осушить Окефенокские болота, требовалось триста миль дренажных канав, а даже человек идеи и тот едва ли мог бы дожить до ста сорока лет. Капитан Гарри Джексон не дожил. Он скончался в 1895 году, оставив небольшую ранку в боку непобедимого болота, и эта ранка наполнилась водой, словно кровью. Агрегаты проржавели и затонули, лесопилка развалилась. И листья, лианы и молодые деревца сомкнулись над бывшим местом работ.

Но если не удалось ликвидировать топи Окефеноки, можно, по крайней мере, их использовать. И появилась компания по лесодобыче. Через все болото прямо до девственных кипарисовых рощ протянули на высоких опорах железнодорожную линию длиной в двести миль, на острове Билли построили поселок с отелем, универсальным магазином и телефонной подстанцией, осуществлявшей связь с внешним миром. С 1909 по 1927 год над болотами стоял оглушительный вой многих пил. Однако свели кипарисовые рощи — и исчезли лесопромышленники. Железнодорожные составы возвратились в лоно цивилизации, опоры обрушились, отель, магазин и даже телефонная линия исчезли, будто цирковые декорации или мираж, и через десять лет ничто уже на напоминало о том, что на острове Билли когда-то был поселок, только ржавые остовы никому не нужных машин прятались в высокой траве.

В 1937 году федеральное правительство приняло единственно разумное решение — объявило болото заповедником дикой природы и в ходе его организации извело всех бродяг, браконьеров, охотников за аллигаторами и самогонщиков, а также последних доживавших здесь диких индейцев заодно с беглецами от цивилизации, нашедшими пристанище на этом краю земли. И Окефеноки стало убежищем для любой мельчайшей твари, которая плавает, летает или пресмыкается на брюхе, но перестало давать приют потравщикам и нарушителям законов. Уровень воды поднялся, деревья заматерели, камыши и болотные травы разрослись, в тине резвились и размножались аллигаторы, и вечная, непобедимая первобытная жизнь восторжествовала.

Ничего этого Хиро, разумеется, не знал. Он знал только багажник «мерседеса», знал свои ободранные лодыжки, и затекшие суставы, и тошноту; да под конец сообразил, что невидимый водитель, крутящий баранку то так, то эдак, будто пьяный, и есть не кто иной, как сам маслоед поганый, сам длинноносый, его злой рок и соперник в любви, здоровенный, волосатый бойфуренд Рут… — и думал только о миге освобождения.

О, как он ждал этого мига при каждом повороте, каждом заносе, каждом подскоке автомобиля, при каждом зигзаге и визге колес и всю долгую знойную ночь в мотеле — да, это был мотель: слышно было, как подъезжают и отъезжают машины, хлопают дверцы, переговариваются люди. Когда все затихло, он попытался проломить стенку багажника и проникнуть в салон, но было слишком тесно, не развернешься, да и стенка не поддавалась — прочная, немцы мастерили на совесть. И он лежал, терпя боль, стараясь растереть схваченные судорогой мышцы и настойчиво, сосредоточенно вдыхая и выдыхая душный воздух, — он ждал, как самурай, как Дзётё, как Мисима, как японец, ждал мгновенья, когда ключ войдет в замок.

Миг настал, и Хиро был готов. Усталый, истерзанный, изголодавшийся по воздуху и свету, кипящий медленной, неутолимой яростью за все свои обиды и страдания, за наглый обман с Городом Братской Любви и утрату Рут, он был готов, готов ко всему. Но когда наконец ключ повернулся в замке и крышка багажника поднялась, словно крышка гроба, взрыв света ослепил его, и он замешкался. Загородившись ладонью от света и сощурившись, взглянул он в нависшее над ним лицо, знакомое, недоумевающее, потрясенное лицо бойфуренда. Но этого было достаточно. Остальное делается механически, как работает двигатель, обеспечивающий биение сердца, и накачивается кровь в сосуды.

Он выпрыгнул, воспользовавшись замешательством противника. Но пустить в ход приемы карате, старательно выученные по чертежам в журнале о боевых искусствах, вцепиться, подсечь ногой, ткнуть пальцем в глаз — ничего этого не понадобилось: бойфуренд с перепугу шлепнулся на спину, глаза выпучил — взгляд человека беспомощного и страдающего запорами. Ну и прекрасно. Отлично. Хиро, было занявший воинственную стойку — пригнувшись, колени полусогнуты, — выпрямился, быстро осмотрелся. И вот тут-то, словно пощечина, пришло еще одно неожиданное открытие: оказывается, кругом, куда ни глянь — только вода, топь, лианы и кустарники, бескрайняя, зловонная, дикая Америка, будь она проклята. Но ведь не может же этого быть! Неужели вся эта несчастная страна — одно сплошное гнилое болото? А где же супермаркеты, кондоминиумы, шоппинг-молы и татуировочные салоны? Где синие горы и широкие пространства? Неужели не мог поганый маслоед отпереть багажник возле «Макдональдса» или «Сэкс Фифт авеню» [48] ? Почему обязательно здесь? Зачем эти деревья, и листья водяных лилий, и вся эта разлагающаяся американская выгребная яма? Может быть, над ним кто-то вздумал пошло пошутить?

Никто не шевелился. Хиро замер, завис на грани между бегством и пленением, бойфуренд, ошалевший, сидел на земле, а его сообщник стоял по колено в тине, недоуменно разинув рот. Хиро мог бы рвануть в обход бойфуренда по узкой полосе суши, но дальше за ним было еще много поганых маслоедов, легионы с удилищами, пикапами и лодками на прицепах, и выражение вражды, брезгливости и высокомерия уже, конечно, появилось в их глазах. Выбора не было: замешкаешься, и ты труп. Три быстрых шага, разбег, прыжок — и Хиро в своей стихии, в воде, опять в воде, к которой он привык, в которой он как дома, по-дельфиньи стремительный, ловкий и обтекаемый. Все это уже один раз было.

Но теперь вода не соленая, а какая-то мыльная, грязная, пузырящаяся, вроде тех помоев, что сливают в канаву, когда помылась вся деревня. Хиро выкидывал вперед руку, разбивая ряску и зеленую болотную пену, торопясь достичь противоположного берега заводи, прежде чем все эти рыбаки опомнятся и, побросав снасти, заведут моторы своих тупоносых болотных лодок. Вот и берег. Но это оказалась вовсе не земля, а что-то другое, оно вибрировало под ногами, наподобие батута, между тем как позади уже поднялся знакомый гомон и взревели подвесные лодочные моторы, будто хищники, бросающиеся на жертву. Неважно: он от них ушел.

Да, но дальше-то что? Если ему на острове не нравилось, осточертели там все эти трясины, и комары, и непросыхающая одежда, то уж тут, на ихней большой земле, и вовсе настоящий ад. Хиро продирался сквозь кустарник, удаляясь от криков и рева моторов, раздирал пальцами переплетенные побеги, и не видно всему этому ни конца, ни края, ни намека на передышку, некуда ногу поставить, нет опоры, чтобы выкарабкаться из грязи. Вода где по колено, где по пояс, где с головкой, да еще вместо дна — ил чуть не до паха, он засасывает, тянет вниз. Хиро бьется, вырывается и с каждым взмахом погружается все глубже. «Бесславная гибель», — говорит он себе и, обращаясь к заветам Дзётё, раздувает живот; но все равно продолжает погружаться. Наконец, когда мускулы совсем онемели от усталости, хватая ртом душный, черный от комаров воздух, он все же умудрился выдраться из топи и подтянуться на скользкое, костлявое колено изогнутого дерева, которое высилось перед ним, подобно гранитному столпу.