Обратная перспектива - читать онлайн книгу. Автор: Гарри Гордон cтр.№ 42

Карл Борисович!

Я никакой не советчик, и не смею посягать на самое тонкое и важное пространство человека — одиночество, но Вам, коли уж нарвались, скажу несколько слов.

Я не верю, что Вы морской человек, если маетесь душой по поводу Ваших несвершений.

Несбывшееся, которое ведёт нас неисповедимыми путями, а порой просто водит нас за нос, несбывшееся — вот верный залог нашего плодородия и долголетия.

А Вы торопитесь рассказать всё, что знаете, завершить всё задуманное и прихлопнуть свою судьбу, как муху.

Представьте себе, каково было бы Сизифу, если б он вытолкал свой дурацкий камень на гору. Какое разочарование: столько лет жизни и непомерного труда — а ради чего?

В нашем деле главное — не то, что ты сказал, а то, что осталось невыраженным — то ли осознанно, то ли потому, что не допёр, то ли потому, что невыразимо.

К слову сказать, будь я Максим Горький, послал бы я Вас «в люди», несмотря на Ваш почтенный возраст. Вы ничего не видите вокруг, потому что окно Ваше мало и неподвижно. Вы ничего не делаете человеческого, потому что ленивы, а объясняете своё безделие усталостью. Сделайте что-нибудь, хоть гадость: Вы давно били кому-нибудь морду? И не за правду, не из благородства, а так, сдуру?

Ваши давно устоявшиеся представления о жизни, её образы, меркнут в Вашем затхлом сознании без доступа кислорода, Вы давно не видели и не знаете посторонних людей, однако, пишете о них, и рядитесь в их одежды, и даже замещаете их собой, — извиваетесь, как портовая плясунья, в своём театре одного актера.

Оторвите свою задницу от стула. Даже плохонькая птица знает, что бесполезно сидеть на протухших яйцах.

Хотя, впрочем, что это я… Вы хоть кривляетесь, да не врёте. А устали Вы, прежде всего, оттого, что неправильно пользуете свою проницательность и воображение.

Что ж. Наберите воздуха побольше и ныряйте.

Желаю удачи.

Александр Грин.

Из всех полезных изобретений умного человека, дорогой Карл Борисович, самое лучшее, кроме паровоза, это крыша над головой.

В доме стоит дух основательности, и злополучное терпение, которое выработала в человеке дикая и равнодушная природа, становится здесь механизмом для культурного размышления.

В холодной природе человек живёт не свободно, он вынужден не думать, а только принимать решения, чтобы немедленно продлить свою жизнь.

Писатель по своему социальному устройству живёт под крышей, как обеспеченный человек. И тут его подстерегают многие опасности: природные инстинкты не вызывают уже в нём уважения, он теряет бдительность, перестаёт чувствовать и начинает сочинять, презирая внешние опасности, с которыми считался бы при жизни на воле.

Поэтому, Карл Борисович, безопасная для ума, временная жизнь на природе необходима, она не требует ожесточения сердца. Напротив — любовь сидит в свободной атмосфере полезным витамином и попадает иногда в прохожего человека через глаз, или рот, или ухо.

Не нужно только смотреть на внешний мир свысока и топтать его снисходительно: по склону любого попутного оврага следует двигаться бережно, как по небритой щеке великого до неузнаваемости человека.

Здесь снова подстерегает писателя внутренняя опасность. Встречных людей нельзя любить только оттого, что они встретились, упаси Бог умиляться их трудной жизни, только потому, что она не похожа на Вашу.

Не стоит устраивать, как некогда Константин Паустовский, оргию гуманизма, это ставит под сомнение вашу добросовестность.

Что касается тематики Ваших размышлений, то и тут следует Вас предостеречь: пишущий о художнике легко может впасть в эстетство — читать его будут только художники, и то лишь те, которые не окуклились окончательно в своих образах, символах и знаках.

А писать о деревенском человеке — ещё большее эстетство: деревенский человек читать не будет, а будет читать спекулянт, подыскивающий себе национальную идею бесплатно. Прочтёт Ваше писание и плюнет.

Впрочем, чужого мнения не стоит бояться — критики, за редким исключением, жулики и перлюстраторы: читают то, что не им адресовано.

Так что, пишите, если иначе не можете, но помните о моих предостережениях. Авось, точное слово пригодится какому-нибудь человеку в душевном хозяйстве.

Успешной Вам работы

Андрей Платонов.

Мистер Чарльз!

Вы меня читали, и я польщён, вероятно, в переводе миссис Олл-Райт-Ковалёвой, и это действительно — Олл-Райт, потому что у себя на родине, в благословенных Штатах, на своём родном языке я выгляжу, как неотёсанная деревенщина, или, по-вашему, прогрессивный писатель-деревенщик, что-то вроде мистера Распутина.

Да, являясь не особенно отёсанным, не получив должного и желаемого образования, я обладаю, тем не менее, завидным качеством: понимаю людей, распознаю их с первого взгляда, и, будучи человеком сочувствующим и незлым, о чём свидетельствует сам факт написания этого письма, умею преподнести их более располагающими, и, кто знает, более значительными.

Тема провинции — для меня вовсе не тема, а сущность моего внутреннего мира, который на грани эпох, при смене представлений о добре и зле, очутился в состоянии стресса, что грозило моему физическому существованию.

Это привело меня к необходимости создать некое безусловное пространство, реальнее реального, населить его людьми, приходящими, временно остающимися, и уходящими, и таким образом выжить не только самому, но и предотвратить мировую катастрофу, хоть на короткое время, потому что — мы-то с Вами знаем — предотвратить её совсем, похоже, невозможно, а возможно лишь придать ей ползучую и стёртую форму.

Насколько я понимаю, Вы, мистер Чарльз, тоже стремитесь создать свою Йокнапатофу, в чём я желаю Вам преуспеть, и в чём, я подозреваю, Вы преуспеть не сможете, потому что Россия, во-первых, не Америка, и потому что, во-вторых, Америка не Россия, и возможности у неё, хотя бы в создании воображаемых отношений, гораздо больше, — настолько она, Америка, ещё первобытна и не определена ещё Небесами, как безусловный объект красоты и силы.

В моей Йокнапатофе главная проблема — пережить и перемолоть буржуизацию и урбанизацию прекрасного патриархального быта, с его устоями, табелями о рангах в семейных и расовых отношениях, согласиться с устоями новыми и не сойти с ума от крови, пота и скрежета, сопровождающих крушение старого и нарождение нового мира.

В Вашей Йокнапатофе — сладкий запах упадка, смешанный с запахом коровьего навоза, вымирание и вырождение, поголовная американизация тех, кто спасается, как может.

Вам, мистер Чарльз, труднее, и я искренне желаю Вашей Йокнапатофе существовать, как всё ещё существует моя, и приютить и взлелеять то количество персонажей, которое сможете потянуть.