— Это и правда ты?
Снаружи доносились тяжелые шаги: люди ходили туда-сюда. Было слышно, как разгружают доски. Стучали молотки. Покрикивали люди, постреливал пневматический молоток. Но мы, сидевшие в стойле у Бетти, почти не обращали на это внимания, так были поглощены происходящим на экране: мы смотрели на Бетти, еще не начавшую принимать особый состав, слушали ее мучительную исповедь. К тому времени, когда шум прекратился и затихли вдалеке голоса, мы были настолько загипнотизированы, что нам все уже было безразлично. Только потом, намного позже, поняли, что пока мы, приклеившись к телевизору, напряженно наблюдали за трагедией Бетти, а в памяти у нас оживали наши собственные невзгоды, снаружи бригада рабочих уже закончила строительство площадки для прямой телетрансляции шоу Преподобного.
— Ага, это я, — подтвердила Бетти, когда на экране крупным планом появилось ее розовое смущенное лицо. — Хорошенькая я была, да?
Зои прошептала:
— Да, очень!
— Ага. — Тучная женщина у меня на глазах выпрямилась. — Черт возьми, я и сейчас ничего!
Зои тихо проговорила:
— Так держать, девочка!
Смахивая слезы, женщина на экране начала свою исповедь. «Меня зовут Бетти, и я едоголик». Мы знали схему этих выступлений. Можно и не слушать. Когда прозвучали все признания обращенных, а Преподобный Эрл в своем белом костюме шагнул в лучи прожекторов и начал воодушевлять зрителей всего мира, встряхивая серебристой шевелюрой, и делать размашистые жесты, привлекая последователей своей внушающей доверие улыбкой, моя Зои уже плакала, сокрушаясь о бедной Бетти и о нас самих, и я тоже едва сдерживал слезы.
Вновь обретя дар речи, моя любимая воскликнула:
— Но что же с тобой произошло в Сильфании? Ведь здесь люди должны худеть! Ах, Бетти, что же он с тобой сделал?
— Тебе нужна правда? — она повернулась к нам, и на ее волевом и поразительно красивом лице читалась вся скорбь этого мира. — Правда в том, что он хочет видеть меня такой.
— Это чудовищно!
— В этом вся его сущность.
— Но как же все эти обещания! Все фотографии «до и после»?
— А, эти-то, — ответила она. — Мужчины его не интересуют. А женщины, которые здесь худеют, — это те, кого он не может спасти.
Голос Зои затрепетал, как огонек гаснущей свечи.
— Спасти?
Кивая, Бетти прикоснулась к своему животу, скрытому розовой ночнушкой. Я увидел, что ее рука проваливается все глубже и глубже.
— Ради вот этого.
Я выпалил:
— А где же остальные?
Она бросила на меня взгляд.
— Думаю, они умерли. Когда становишься слишком толстой, спать нужно осторожно. Если повернешься на спину, живот накатится тебе на грудь, и ты задохнешься.
— Какой же он ублюдок!
Она махнула рукой, чтобы я замолчал.
— Но я не понимала, что он замышляет, пока не начались взвешивания. Он был в таком восторге от того, что я набирала вес. Потом он начал кормить меня особыми обедами: огромная тарелка одного, корзинка другого. Дюжины птифуров. Рождественские пудинги, плавающие в бренди. Миндальное печенье. Скоро он переселил меня сюда. Он навещал меня каждую ночь, кормил меня, приносил подарки, оскорблял меня и говорил, что любит, рыдал и просил прощения; бывало, что он ударял меня в живот кулаком, а потом сворачивался калачиком и засыпал, как ребенок… — Из ее груди вырвался то ли всхлип, то ли вздох. — Он клялся мне в любви; мне нужно было самой все понять. Ну так что? Сказать вам правду об этом светловолосом боге, за которым мы все следуем, верим в него, доверяем ему собственные жизни?
Зои предостерегает:
— Бетти, если тебе больно об этом говорить, то не надо.
— Да нет, надо, черт побери. Так какова же правда? Полная правда о человеке, которого мы все любили и отдавали ему наши денежки? О нашем непорочном боге диеты, который обещал сделать нас всех прекрасными и стройными?
— Правда, Бетти. Не надо. — Если честно, я не хотел это слышать. Если она права, то мы все были дураками. Безнадежными беспомощными дураками, а он нас использовал.
— Нет, надо.
Я поднял руку: хватит.
Но она не собиралась молчать.
— Он хочет, чтобы мы были толстыми, голодными и страдали, вот так-то. Мы ему нравимся такими.
— Не может быть!
— Таковы худые. Над кем же еще им потешаться? Над собой? Нет, конечно. — Она понимала, что уже убедила Зои, и сейчас говорила ради меня. — Джерри. Джереми Дэвлин, послушай меня внимательно. Можно мне открыть тебе самое главное?
— А без этого не обойтись?
— Нет!
Ей можно было уже не договаривать. Я уже все понял.
— Сказать, что в нем самое страшное?
— Прошу тебя, хватит!
Шарпнек, склизкий и вкрадчивый садист, самодовольный эгоистичный лицемер, ублюдок. Я знаю, кто ты на самом деле, я знаю, что ты с нами сделал, и теперь я осознал, как должен поступить с тобой. Да, для меня это будет означать конец нормального существования, и я распрощаюсь со свободой, но цена будет оправдана. Я ненавижу тебя за все, что ты сотворил с нами. Я уже все решил, и я сделаю это: уничтожу тебя во что бы то ни стало.
— Сказать вам самое худшее о человеке, которого я любила?
Да, Эрл Шарпнек, я постараюсь действовать быстро, но, поверь мне, расправа не будет скоротечной и милосердной. Если нужно, я подстерегу тебя, у меня хватит сил и терпения. Можешь не сомневаться, как только ты выйдешь за дверь, я пойду за тобой. Если ты отправишься на край света, я последую за тобой, а если ты прыгнешь с этого самого края, прыгну вслед и убью тебя в воздухе. Я буду преследовать тебя и наконец поймаю, и тогда я швырну тебя на землю. Придавлю тебе грудь коленями и не дам пошевелиться. Я всыплю тебе по первое число, мало не покажется, а когда будет достаточно, я вырву из твоего плоского живота теплые кишки и завяжу их узлами, а ты будешь молить о смерти, и тогда…
Но вот как закончила Бетти свой рассказ:
— Толстые его возбуждают.
Глава 31
Когда внедорожник, в котором едут двойняшки Аберкромби, Дэйв Берман и их наставники, останавливается перед забором, пересекающим пустыню практически от края до края, Бетц кажется, что у них возникла проблема, но это не так. Нет силы могущественнее, чем медленно шагающая толпа, объединенная общей целью. Забор, понятно, заставил остановиться машину, но никак не тех пятерых, которые сидят в ней; не остановилась и армия громадных людей, поднявшихся с песка и последовавших за Глорией и ее другом Ахмедом. При таких габаритах и численности задержать их невозможно. Первые ряды толпы расходятся мощными волнами по обеим сторонам внедорожника, затем снова смыкают строй и шагают вперед и вперед так, как будто вышли прогуляться по пустыне, а впереди нет никаких препятствий. Когда они подходят к внушительному забору, кто-то что-то бормочет по поводу колючей проволоки, витки которой проходят по верху ограды, но этот вопрос они не обсуждают. Ясно, что они не свернут в сторону. Они устранят эту преграду. И вот, спокойно, вооружившись терпением, которому они научились благодаря тому, что всю жизнь были не такими, как все, и верой, способной свернуть горы, тучные люди прижимаются плечами к забору и налегают на него.