– Подумать надо: отчего все? – спокойно отозвался отец Амвросий. – Язычник наш говорит: колдовство, чары! И язм, грешный, к тому же склоняюсь. Иначе что ж – съели чего? Грибами ядовитыми аль рыбою отравились?
– Так может быть, – подал голос Михейко Ослоп. – Вот я во прошлое лето яблоками зелеными объелся, так…
Маюни, подойдя, слушал всех с интересом, но тут не выдержал, возразил:
– Колдовство это, да-а! Сир-тя. Недаром их соглядатай на драконе летал рядом.
– Да спокойно могли и отравиться чем-нибудь! – упрямо стоял на своем Ослоп. – Места-то незнаемые! Рыбина какая не та в сети попалась, вот и…
– Ага! Ядовитый налим! – поддел Кольша Огнев, кормщик.
Не поддавшиеся чарам девчонки – Настя, рыженькая Авраама, Олена с Онисьею, Устинья – уселись у костерка, рядом, но в разговор не вмешивались – слушали, покуда сам атаман не спросил, обернувшись:
– А вы-то что скажете, девы?
– Чародейство! – тут же закивала Авраама, а вслед за ней – и Устинья с Онисьей.
– Да нет, – возразила Олена. – Думаю, съели чего-нибудь.
Лишь синеглазая опозоренная Устинья ничью сторону не взяла и, видно было, стеснялась говорить, но все ж здравую мысль высказала:
– Одно ведь другому не мешает! Наговоры да чары могли ведь на что угодно навести – хоть и на рыбу, на дичь.
– Подумать надо: почему на нас ничего не подействовало?! – волнуясь, воскликнул Михейко. – Потому что у костров не сидели да ничего там не кушали! Я вот в роще дубину новую вырубал… не успел даже – крик услыхал, прибежал, а тут такое! Ты, Кольша, где был?
– Да так… – замялся кормщик. – С Авраамою-девой гуляли.
– А мы слова новые учили, – поспешно пояснила Устинья. – С Маюни.
– И мы гуляли, – переглянулся Мокеев с Оленою.
Ганс Штраубе почесал нос:
– И мы!
Скосив глаза на Настю, атаман подавил улыбку:
– Мы тоже перекусить не успели. Как, впрочем, и дозорные.
– Да что ж теперь делать-то? – всплеснула руками смуглолицая красавица Олена. – Совсем, что ль, не есть?
– Что-то ведь можно есть. – Атаман погладил пальцами шрам. – А что-то нельзя. Точно – наговор это был, колдовство злое, силою молитвы Христовой прекращенное!
– Да-да-да, – охотно поддакнул священник. – Силою святого слова!
– И – бубна, – прошептал себе под нос, едва слышно, остяк, а уже громче высказался по поводу пищи: – Не могли они на рыбу заговор наслать – мы ведь ее не только в озере этом ловили, но и по пути, да-а.
– На что-то такое, чего у нас раньше не было, а потом вдруг появилось, – тихо промолвила Настя… и тут же сверкнула глазами: – Соль!
– Соль?
– А ведь правда и есть! – ахнул отрок. – Как же я сразу-то не приметил: корзины-то менквы делать не умеют! Значит, не их корзины-то, да-а. И вокруг хижины слишком уж чисто – ни костей, ни… эгм… того, что люди из себя выделяют. Жили бы там менквы – все вокруг загажено было б, да-а! И череп – слишком уж он был поцарапанный, пыльный, а менквы мертвым головам поклоняются, берегут.
– Я тоже об этом подумал. – Почесав бороду, Олисей передернул плечом. – Да как-то в голову не взял.
Выслушав всех, Еремеев протянул руку к березовому туеску с серой крупною солью, той самой, что недавно взяли в становище людоедов:
– Говорите – соль?
– Соль, соль! – неожиданно выкрикнул Маюни. – Мы ведь все о ней говорили, думали – как раз тогда соглядатай на драконе летал, Силантий-десятник его видел. Тот колдун мысли наши и подслушал, да-а! А потому уж сир-тя подсунули соль. А мы и взяли, да-а. И вот что вышло!
– Значит, соль… Испытаем на ком-нибудь?
– На мне испытайте! – без колебаний вскочила на ноги Устинья. – Только свяжите сперва крепко-накрепко.
Ослоп ухмыльнулся:
– Не боись, девица, свяжем как надо.
– Стойте, стойте! – поспешно замахал руками юный остяк. – Меня лучше берите, я не такой сильный, как… меня легче связать, да-а… Вот! – Подскочив к Михейке, отрок протянул руки. – Вяжи!
– Нет! – неожиданно возразил отец Амвросий. – Ты, парень, внук волхва и сам волхв – вдруг да не подействует на тебя или подействует, да не так? Рисковать не будем. Устинья, дщерь моя, ты хорошо подумала?
– Да, батюшка.
– Ну, подойди…
Подойдя к священнику, девушка опустилась на колени и наклонила стриженую голову. Священник тихо благословил, прочел молитву… Михейко Ослоп взял веревку…
– Нет! – подскочил Маюни. – Я сам свяжу. О, великий Нум-Торум… Не сильно туго, Ус-Нэ?
– Нет, – неожиданно улыбнулась девчонка. – Не сильно.
– Ну… – Вновь потрогав шрам, Еремеев подхватил туес. – Вот те соль…
– Да что голу-то соль есть? – ахнул Михейко. – Дайте вон рыбину…
– Не надо рыбы, – тряхнула темною челкой Устинья. – И одной соли хватит. Маюни, давай-ко, положи… на язык.
Отрок живенько насыпал соль – чуть-чуть, щепоточку; девушка улыбнулась, проглотила, прикрыла глаза…
– Эй, эй! – осторожно потрогал ее за плечо отец Амвросий. – Ты, дщерь моя, просто так не сиди – рассказывай: что да как. Голова не кружится ли… да что тебе видится?
– Не, не кружится. – Устинья подняла веки. – Только пить хочется, с соли-то.
– Сейчас, сейчас, принесу водицы! – Схватив пустой котелок, Маюни бросился к озеру.
Священник ласково погладил девчонку по голове:
– Так что ты видишь-то, дщерь?
– Вас всех вижу… вижу, мальчишка к воде побежал…. – Синие глаза девушки вдруг заволоклись серебристо-сиреневой поволокою, словно в глубине их вспыхнуло неистовое колдовское пламя.
– Вижу, вижу… все-ех! – Устинья с неожиданной силою дернулась, облизала губы и зыркнула вдруг на священника с такой жуткой яростью, что тот попятился, забыв про молитву и крест. – А-а-а-а! Кат строгановский, Онфимко! Ты зачем батюшку мово замучил, пес? Отвечай! Живо! – Девушка истошно закричала, рванулась, глянув на атамана. – А-а-а-а!!! И ты здесь, Семен Аникеевич?! На пленницу опозоренную пришел взглянуть! Мой полон – твоих рук дело, твоих… Не пошли ты меня тогда на торг… Ишь ты, Евдокию Лачинову, деву боярскую, в жены взял… молодуху – старик! Знаю, меня хотел, да я… да и род Лачиновых познатнее моего будет. Ах, Семен Аникеевич!!!
Устинья уже кричала так, что хотелось зажать уши, уже ясно все стало – соль! На ней, на соли людоедской, заклятье.
– Вижу, вижу толпу разъяренную! Все люди посадские: Митька Амросов, щитник, Костька Сиверов из артельных людей… солевары, рыбники… Все сюда, сюда, к хоромам твоим воровским, неправедным! Не спастись тебе, Семен Аникеевич… Беги, беги, старый дурень, а то поздно будет! Народец-то разъярен, с кольями, с топорами, с ножами… А неча было выпендриваться! Вот те кареты твои! Вот те хоромы! Ой, дурак, дурачинушка, ты что на крыльцо-то вышел? Кто те сказал, что посадские тебя уважают, все знают – что вор! Какое ж вору почтение? Разве только от тех, кто прикормлен, – от дворни… Ой, не верная у тя дворня, Семен Аникеевич! И жена твоя Евдокия давно на младого приказчика смотрит… на что ты ей, старый пес, нужен?