– Хорошо поют, да-а.
– Так ты до самого идола златого нас проводишь? – улучив момент, справился атаман.
Игравшая на тонких губах остяка улыбка живо сошла на нет:
– Что ты, господине! Там же колдуны. Вам золотой идол нужен – вы и идите. А дорогу я покажу.
– Так ведь дедушка твой, сам же говорил, шаманом был, – подначил Иван с усмешкой. – И бубен теперь у тебя есть.
– Их колдовство сильнее, – со вздохом признался отрок. – Это дедушка был шаман, а я…
– Ладно, – атаман похлопал парнишку по плечу, – там разберемся. Так далеко, говоришь, твое стойбище?
– Да недалече уже, да-а. Через три дня, коль позволит Аутья-Отыр, доплывем.
– Кто-кто позволит?
– Аутья-Отыр. Большое, могучее божество, речное. В устье Ас-ях живет, в образе большой щуки, да-а.
…Аутья-Отыр позволил – до заброшенного стойбища казаки, как Маюни и обещал, добрались за три дня, без всяких недоразумений, если не считать случайно свалившегося в воду Афоню Спаси Господи – неудачно прошел по борту, вот и грохнулся, брызг целую тучу поднял, а сколько крику было! Девчонки бедолагу в свой шатер забрали, растерли барсучьим салом, чтобы не захворал. Не захворал Афоня, Бог миловал – из шатра выбрался весь в смущении, красный… но довольный.
– Нам, что ль, тоже за борт нырнуть? – смеялись казаки. – Потом бы к девам, в шатер…
– Я вам дам, к девам! – Отец Амвросий сурово погрозил охальникам кулаком. – Гребите ужо да молиться не забывайте.
Если б не Маюни, проплыли бы мимо: селение остяков с реки не очень-то было заметно, сей таежный народец вообще не любил выделяться, вот и избы себе неприметные выстроил – не избы даже, а полуземлянки, с бревенчатыми, обложенными дерном крышами.
Внутри жилищ неожиданно оказалось просторно и даже уютно, хоть и темновато – свет проникал лишь сквозь распахнутую дверь да в отверстие для выхода дыма. Зато очаги казаки растопили сразу, как только осмотрелись. Как проводник и говорил, селенье оказалось покинутым – в землянках валялся нехитрый скарб да гнили оленьи шкуры, а кое-где, ближе к околице, белели разбросанные человечьи кости.
– Зверье обглодало, – перекрестившись, покачал головой священник. – Надо бы похоронить, а то нехорошо как-то.
– Да, нехорошо. – Иван согласно кивнул и понизил голос: – Одначе те, чьи кости, ведь нехристи… как их погребать будем? Просто так, что ли, зарыть?
– А про то, друже, у остяка нашего спросим, – неожиданно заявил отец Амвросий. – Пущай по-своему упокоит, хоть и нехристи, а все ж – люди. Негоже так-то…
Обернувшись, Еремеев махнул рукой уже начинавшим ставить частокол казакам:
– Эй, парни. Как закончите – соберите кости.
Вдруг услыхав девичий смех, атаман обернулся, увидев возвращавшихся из лесу девушек: их водил Маюни, показывал какие-то пахучие травы – хоть как-то заменить соль, запасы которой таяли прямо на глазах.
Настя подошла ближе, сверкнула глазищами карими – видать, услыхала приказ. Волоса ее, как всегда распущенные – не отросли для кос еще… а скорее, девчонке самой не хотелось косы, – связывала лента из оленьей кожи, на плечи, поверх рубахи, была накинута старая малица с изящным узорчатым рисунком:
– Вот… одежонку в избе нашла. Как раз!
Стоял легкий морозец, девчонки пришли из лесу веселые, разрумянились, трав нужных мешками набрали и собрались завтра за морошкой идти.
– Ой, ягод там, на болоте, много – страсть! – похвалившись, Настя понизила голос: – Ты, атамане, мужиков-то от работы не отвлекай. А костяки мы соберем, чего ж.
Еремеев повел плечом:
– Ну, собирайте, раз такое дело. А ты, Маюни, скажешь, как соплеменников твоих схоронить.
Парнишка сурово сдвинул брови:
– В лес надо нести, да-а.
– Так отнесем!
– А потом… в бубен бить буду. Один. Не надо, чтоб видели…
– Не надо – так не надо, – махнул рукой атаман. – Как скажешь.
Все принялись за дело: девушки собирали разбросанные по стойбищу кости в большие плетеные корзины, найденные тут же, в деревне, мужчины вплотную занялись частоколом и починкой землянок, рубили да таскали бревна, благо лес был – вот он, здесь, перекрывали в два наката крыши, обкладывали дерном – чтоб зимой, даже в самую лютую стужу, в землянках держалось тепло.
Молодой атаман деятельно руководил всеми, а то и сам подставлял плечо:
– А ну, братцы, ухнем! И-и-и… раз!
Девчонки унесли собранные кости в лес, к старому ельнику, куда указал проводник. Вернувшись, разложили костры да принялись готовить ужин – на всю артель. К тому времени специально выделенные Еремеевым казаки уже натаскали из реки рыбы и даже запромыслили кое-какую дичь. Вернулись довольные:
– А ничо! Зверья да рыбы здесь много, перезимуем, не пропадем. Эх, еще бы хлебушка!
Иван скривился: с хлебушком дела обстояли ненамного лучше, чем с солью, – прихваченных с собою в путь запасов муки хватало еще примерно на месяц, и то – затянув пояса. Ну, хоть дичи, да рыбы, да ягод – было. Хватало с избытком!
– Атамане… – потянул кто-то Ивана за руку.
Хм… кто-то? Настена… кто же еще? Только вот обозвала как-то не так, обычно кликала без обиняков Иваном, а тут, вишь ты, – атаман. Хорошо, не господине… Что-то случилось, верно, да и лицо у девчонки какое-то не такое… испуганное… или напряженное, что ли.
– Случилось что, дева?
– Отойдем вон, за сосенки. Покажу кой-чего.
Молодой человек махнул рукою:
– Пошли, только быстро. С обедом-то что?
– Варится. Идем.
Они отошли в сосняк, начинавшийся сразу за околицей, а дальше разбавляемый осиной, березою, лиственницей да хмурыми темными елями. В небе ярко сверкало солнышко, правда, уже не жарило, но кругом вкусно пахло смолою. Невдалеке гулко куковала кукушка, а где-то над самой головой деловито молотил дятел.
– Ну, – в нетерпении обернулся идущий впереди Иван. – Чего у тебя?
– Вот… – Покусав губы, девушка вытащила из взятой с собою корзинки… белый человеческий череп и берцовую кость!
– Господи, – перекрестился атаман. – Ты чего мне-то их притащила? Неси вон Маюни, за ельник.
Настя сверкнула глазами, набычилась:
– Я отнесу. Но сперва взгляни…
– Да что там смотреть-то?!
– Посмотри, говорю!
Девушка сказала столь властно, будто была не дочкой посадского человека, а какой-нибудь столбовою боярышней! Попробуй ослушайся – исполняй!
– Видишь, Иване, как эти кости разбиты и обглоданы?
– Ну, вижу.
Молодой человек повертел в руках череп, скалившийся нехорошей улыбкою, побарабанил пальцами по пробитому виску: