Земля воды - читать онлайн книгу. Автор: Грэм Свифт cтр.№ 76

«А эти синяки, мистер Крик, – на руках и на верхней части туловища ребенка?»

«Результат моих попыток отнять ребенка у жены. Я хотел как можно быстрее вернуть его туда, откуда она его принесла».

«Из чего мы можем сделать вывод, что ваша жена оказывала подобным попыткам сопротивление – и, следовательно, расценить ее умысел в данном случае?..»

Жена тянет на себя. Муж на себя. Одеяльце разворачивается. Собака лает, не желая оставаться в стороне от таких веселых игр. Лицо у жены кривится – у ребенка тоже. Муж тянет и никак не может отделаться от ощущения, что пытается оторвать у собственной жены некую часть ее тела. Отнять у нее жизнь.

А может, так оно и есть. Потому что, выпустив в конце концов ребенка, уступивши силе, жена оседает, падает на диван, прячет лицо в подушках, плачет, поворачивает голову, протягивает к нему руку и кричит: «Это мой ребенок! Это же мой ребенок…»

И мужу, который оказывается в роли уже не объятого священным трепетом пастуха, но безжалостного Ирода, приходит в голову мысль: а если все-таки, а вдруг…

Но ребенка он ей не отдает. Не думая, чисто инстинктивно, кладет ему на лобик руку, просто чтобы успокоить. Шшш-шш. Он обнимает ребенка, а хочется ему обнять жену. Он не может одновременно обнять и жену и ребенка. Но если он оставит ребенка, чтобы обнять жену, жена может снова схватить ребенка.

Он делает шаг вперед. Кладет ребенка на откидную доску розового дерева бюро, вне досягаемости как жены, так и хватающего пастью воздух пса. Он садится на диван, приподнимает жену от подушек, обнимает ее покрепче и начинает говорить самые невероятные вещи:

«Ты моя деточка. Ты моя деточка…»

Можете себе представить, чтобы ваш ученый и многомудрый Крики лепил подобную чушь? Но, приглядитесь-ка повнимательней – ваш Крики плачет.

Он укачивает ее, как маленького ребенка, былое божество его нелегких школьных лет.

«Мэри, объясни ты мне…»

Золотой ретривер, оставшись не у дел, кладет голову на диван; тявкает, скулит. Ваш учитель истории вдруг, ни с того ни с сего, отвешивает ему пинка, резко, яростно.

«Как же так? Ну почему? Почему?»

«Бог мне велел. Бог…»

Но Бог давно уже никому ничего не говорит. Ты что, не слышала об этом, Мэри? Он давно уже перестал разговаривать. Он даже и не смотрит больше, оттуда, с небес. Мы выросли, и он нам теперь без надобности, Отец наш Небесный. Мы сами с усами. Вот он и отдал мир нам на откуп, делайте, мол, что хотите. В Гринвиче, посреди огромного мегаполиса, где когда-то люди выстроили обсерваторию специально для того, чтобы можно было вернуть Богу взгляд, по ночам теперь, на фоне золотой авроры уличных огней, не увидать даже и взвеси Божьих звезд.

Бог, он для простых, для отсталых людей во всяких Богом забытых местах.

«Мэри, чей это ребенок?»

«Я тебе уже сказала».

«Откуда он взялся?»

(Он по-прежнему укачивает ее, а на полу осколки фарфора, а стильные часы на каминной полке бьют половину пятого, а пес оплакивает разбитую челюсть, а ребенок надрывается и опаснейшим образом перекатывается на секретере.)

«Он велел мне…»

«Мэри!

«Ну ладно, ладно. Я взяла его в „Сейфуэйз“. Я взяла его в льюишэмском „Сейфуэйз“. [49]

Не извиняйся, Прайс. Хотя, наверное, нам лучше допить и уйти отсюда. Никакого от нее толку в конечном-то счете, от выпивки, как ты считаешь? Знаю, знаю, каково у тебя на душе. Н-да, карты снова легли на конец света – может, на сей раз не соврут. Но чувство знакомое. У саксонских отшельников было такое же чувство. И у тех, что строили пирамиды, чтобы доказать ошибочность этого чувства.

И у моего отца, в грязи под Ипром. И у моего деда, который пытался залить его самоубийственным пивом. И у Мэри… Это старое, старое чувство, что все на свете может в конечном счете оказаться приравненным к ничто.

На Пляс де ла Революсьон посвистывают гильотины. Свистят уже несколько месяцев, как и будут свистеть еще несколько месяцев. Кто в состоянии остановить сей свист? Кто сможет обуздать их неуемный аппетит? И кто способен утолить это чувство голода на лицах толпы, которая смотрит, облизывает губы, свистит и улюлюкает. Так точно, данный факт о Французской революции известен каждому школьнику. Что, главное дело, там были гильотины. И даже самый ленивый ученик, до которого, казалось бы, вовек не достучишься, начинает проявлять признаки интереса. Вот этот звук – ссс-висст – летящих книзу лезвий. И, да, конечно, старые беззубые карги действительно сидели и вязали у самого эшафота; и, да, конечно, есть несколько письменных свидетельств о трупах, которые извивались и дергались – вращали глазами, шевелили губами, кричали – уже после того, как голова была отделена от тела.

Ну, что, поглядим? Нет, не раз и не два, чтобы только составить себе представление, но снова и снова, из месяца в месяц? Поглядим, как растет урожай сваленных в корзины голов? Или, может быть, вам уже не по себе? Не возникает у вас ощущения, что из-за этого вот неудобства на донышке желудка, из-за иголочек в кончиках пальцев и некой мутной слабости в голове и в коленях История – да не пошла бы она по такому-то адресу? Это называется страхом, дети мои, а по-латыни – terror . Ощущение, что все на свете есть ничто и ничего не стоит. Вот вам и тема сегодняшнего урока.

Или, может, вы предпочитаете повернуться спиной и выйти вон? Может, бог с ними, с гильотинами, пусть себе работают без нас, и бог с ней, с Историей, пусть катится как умеет, и, может, вы, в конце концов, предпочитаете Истории – сказку?

Тогда позвольте рассказать вам (и, надеюсь, он не станет напоминать вам об этом страшном посвисте где-то там, за горизонтом).

Он зарождается в Северном Ледовитом океане, к северу от Сибири. Он прокрадывается вдоль северной оконечности Уральских гор, отводит душу на Северо-Европейской и Финской равнинах, снова собирается над Балтикой, пытается свернуть шею Дании и (если он и порастерял по дороге часть пронизывающей своей остроты, волны Северного моря за милую душу отточат его опять) обрушивается на восточный берег Англии. И некоторые утверждают, что Уош, зияющая рана в становом хребте Британии, сформировался не по воле приливов, и речных течений, и прочих геологических причин, а что он – всего лишь первый укус, первый кусок, вырванный точенными об лед резцами Восточного Ветра из беззащитной линии берега.

Зимой 1937 года Восточный Ветер свирепствовал необычайно. И он принес с собой не только ледяное дыхание Арктики и наполовину замороженной Европы, он принес с собой еще и инфлюэнцу, которую кое-кто из знающих людей называл «азиатской» или «русской» инфлюэнцей, или, что уж вовсе не вяжется с подобной зимней напастью, «испанкой», но большинство, включавшее в себя и тех, немалых числом, несчастных, кто подхватил ее и помер, знало ее под простым и незамысловатым именем Флу.