— Ничего не понимаю. Ты можешь громче говорить? Что?
— Когда тебя ждать?!!
— Ну что ты так нервничаешь. Прямо как мама, честное слово! Я же сказала: пока не знаю. Хочешь ждать — жди, не хочешь — иди домой, меня и так проводят. Тут идет серьезная съемка, фильтры разные, драпировки, сам понимаешь... Мы уже три пленки отщелкали, и сколько еще осталось, не знаю. Мне кажется... мне кажется, из этого должно выйти что-то особенное... И не только мне. Что ты так дышишь в трубку, замерз, что ли?
— Наверное... наверное, мне все же лучше уйти...
— Ты просто надо мной издеваешься, что и говорить! Я же сказала, здесь очень плохо слышно. Что?
— Я! Буду! Ждать! Тебя! До! Упора!
— Ну вот и отлично. Жди меня, и я вернусь... Иду, иду, уже иду! Это я не тебе... Ну все, пока!
На этом месте Лупетта повесила трубку. А я кулем осел в сугроб, образованный снегоуборочной машиной на обочине. Нет, ноги у меня не подкосились, ничего подобного. И сознание я не терял, я же не кисейная барышня. Просто... просто в этот момент я испытал настоятельную потребность на что-нибудь сесть. Мне даже показалось... ну, может, и не показалось, а так... почудилось, что если я прямо сейчас куда-нибудь не сяду, произойдет что-то непоправимое. Может, землетрясение какое начнется, не знаю. Или, наоборот, мир застынет, как муха в янтаре, и мое ожидание будет длиться вечно. Я, кстати, всегда удивлялся поговорке, что нет ничего хуже, чем ждать и догонять. Насчет ждать не вопрос, согласен. Но при чем тут догонять, не понимаю... Погоня иногда очень даже ничего. Азарт, адреналин и все такое. Особенно когда ловишь двух зайцев шкурой неубитого медведя. Но сейчас ни о какой погоне и речи не шло. Надо было просто сесть. Ну я и сел. Я же не виноват, что выбора не было. Окажись в зоне моей видимости мало-мальски пригодная скамейка или, на худой конец, какой-нибудь пень, я бы, разумеется, сел на него. Но так уж сложилось, что садиться было решительно не на что, разве что на сугроб. Не лучшее, конечно, сиденье, согласен. Даже в качестве кратковременной альтернативы. Попу, наверное, можно застудить или даже хуже. Но если посмотреть на этот вопрос с чисто практической стороны, не такое уж и глупое решение. Сугроб, безусловно, несвежий и холодный, но у него есть и положительные качества. Во-первых, он твердый. Твердый, как кирпич, сам проверял! Корка сверху как камень, честно, если не тверже, даже корову можно усадить, и та не провалится. Во-вторых, сугроб высокий. Выше колена, почти по пояс. Когда садишься, даже ноги до асфальта не достают. И наконец, в-третьих, сугроб расположен прямо напротив выхода из фотомагазина. Как только дверь начнет открываться, я сразу вскочу, может даже успею брюки от снега отряхнуть. Да они и не запачкаются... А если и запачкаются, что с того, мы же не гуськом пойдем, а рядом, а когда рядом, будет незаметно. В любом случае ничего страшного, я же не на собачьи какашки сел, посмотрел, не дурак.
* * *
Когда ветреным осенним днем восемьдесят лохматого года папу с язвой увезли на «скорой», я не сомкнул глаз до утра. Казалось, что мир рухнул, и теперь случится что-то непоправимое. Но уже на следующий день все страхи улетучились. К своему стыду, я даже обрадовался. Дело в том, что благодаря папиной язве исполнилась моя самая заветная мечта. Мне подарили чертика. Настоящего. Из самой настоящей капельницы.
Сейчас уже мало кто помнит об эпидемии сувениров из капельниц, охватившей страну в те годы. Имя изобретателя этой идеи кануло в лету. Наверное, больше нигде в мире людям не приходило в голову использовать медицинские аксессуары таким извращенным образом. Окрашенные зеленкой и медицинским йодом трубочки на долгое время стали забавой тысяч маявшихся от безделья больных. Какие только шедевры народного творчества не выходили из их рук: рыбки, чертики, человечки, пальмочки, брелоки для ключей, елочные игрушки, ремешки для часов и бог знает что еще! Технология изготовления сувениров была в общем-то незамысловатой. Основным орудием труда служили перочинные ножики и зажимы, регулирующие ход капельницы. Тонкость заключалась лишь в правилах нарезки, которые передавались из уст в уста, как секрет изготовления дамасской стали. Но перед тем как браться за работу, трубки надо было раскрасить. В систему капельницы заливался разведенный йод или зеленка, и уже через день-другой пластик окрашивался в нужный цвет. В дело шло все: трубки, зажимы, фильтры и даже сами контейнеры от капельниц. Из выковырянных из зажимов колесиков получались замечательные глазки, трубки шли на оплетку, хвосты и тельца, а область применения раскрашенных фильтров была просто безгранична.
Обо всех этих тонкостях я тогда и не подозревал, я просто очень хотел иметь такого чертика, ну не передать словами как хотел! Рыбки, пальмочки и прочая фигня меня нисколько не интересовали, мечталось только о хвостатом капельничном бесе с гнущимися рожками. По закону подлости его братья то и дело попадались мне на глаза: дразнили на стекле автобуса, кривлялись в пенале жадного соседа по парте, болтались под люстрой Танечкиной квартиры, куда я был зван на день рожденья. Казалось, что капельничные бесы есть у всех, кроме меня. Одно время я надеялся, что рано или поздно чертиков завезут в наш «Детский мир», но когда узнал об их рукотворном происхождении, быстро пал духом. Что такое капельница, мне не объяснили, сказали только, что ее можно найти в больнице. Но как туда попасть? В глубине души я уже мечтал заболеть, причем не простудой какой, а чем-нибудь серьезным, чтобы непременно попасть в больницу, где мне удастся раздобыть хотя бы одного капельничного беса. Но папа меня опередил.
В роли доброго волшебника выступил его небритый сосед по палате с диковинной татуировкой на руке — дядя Саша. Как только я, морщась от больничных запахов, впервые переступил порог палаты и увидел на его тумбочке целый зоопарк пластиковых тварей, сердце чуть не выскочило из груди. Потом я сидел рядом с папой и, глотая слова, рассказывал о последней контрольной, а в голове чертовым колесом крутилось: «Хочу, хочу, хочу, хочу, хочу!» Когда мы с мамой уже выходили из палаты, я невольно остановился, не в силах оторвать взгляд от сокровищницы.
— Что, нравятся? — блеснул золотым зубом владелец коллекции. — Выбирай любого, дарю! Дядя Саша сегодня добрый!
Ни слова не говоря, я схватил первого приглянувшегося чертенка и ринулся прочь из палаты, словно боясь, что хозяин передумает и отнимет игрушку. Меня остановила мама.
— А ну-ка постой... Что надо сказать дяде Саше?
Но счастье мое было таким бессловесным, что даже «спасибо» как следует выговорить не удалось...
Я уже битый час пытаюсь вспомнить, куда потом подевался мой капельничный бес. Ведь столько лет прошло... Нет, хоть убей, не помню. Наверное, родители выкинули или отдали кому, когда мы переезжали в новую квартиру. Прости, мой капельничный бес, что не уберег. Прости, что забыл о тебе, когда вырос. Ты ведь не обиделся на меня, верно? Скажи только, что не обиделся, скажи только, что это не ты будишь меня по ночам, когда отливающие лунным светом капельницы зловеще позвякивают, заставляя раскачиваться лианы трубок, от которых саднит в груди удав катетера, давящийся костлявыми кроликами химиотерапии.