«Прости должникам своим, Калли Грин
{53}, и начинай с понедельника новый счет». Это воистину по-христиански.
— Бьюсь об заклад, — сказал я Носатику, — что сэр Уильям будет рассуждать так: какой мне смысл портить отношения с Джимсоном, даже если он и несколько вольно обошелся с моими креслами? Кресел я своих не верну, разругавшись с ним. Но, поступая разумно, я могу выжать из него стоящую картину.
И я написал сэру Уильяму письмо.
Дорогой сэр Уильям!
Мне очень жаль, что я отсутствовал, когда вы возвратились из путешествия. И я, разумеется, уже давно принес бы вам свои извинения лично, если бы в течение нескольких недель не находился в связи с болезнью под строгим присмотром сиделки.
Я полагаю, вы заметили, что я осуществил вашу превосходную мысль о стенной росписи. Насколько мне помнится, речь шла о тиграх для столовой. Но так как стена в столовой оказалась непригодной для росписи, я начал писать Лазаря на стене в студии. Надеюсь, вы согласитесь, что оба мы только выиграли от этой замены.
Мне очень хотелось бы как можно скорее завершить мою работу, тем более что о цене мы уже договорились. Но, к сожалению, сейчас я не располагаю свободным временем, так как занят в высшей степени примечательной картиной, которую, вероятно, назову «Сотворение мира». Меня просили передать ее в собственность Государства. Некоторые частные лица также желали бы приобрести ее. Однако я готов предоставить вам опцион в тысячу гиней (1050,10 фунтов стерлингов, включая почтовые расходы), при общей стоимости картины 5000 гиней (5229,19 фунтов стерлингов, включая подрамник и так далее), которые вы мне выплатите в течение недели по завершении работы.
Ответ прошу адресовать моему секретарю Г. Лесли Барбону, эсквайру, Дог-лейн Мьюс, 14а, Берлингтон-приморский.
Искренне преданный вам
Галли Джимсон.
P. S. Как вы, вероятно, заметили, я на время работы отправил часть вашей мебели на хранение, чтобы не повредить ее и так далее. Закладные квитанции, в целях безопасности, оставлены мною в безопасном месте, то есть в банке, хранящейся на притолоке над дверью в ванную комнату, где вы найдете их в целости и сохранности. Я считаю себя ответственным за всякий возможный ущерб, в случае какового просил бы вычесть соответствующую сумму при окончательном расчете.
С месяц спустя я получил нижеследующий ответ.
Дорогой мистер Джимсон!
Сэр Уильям и леди Бидер в настоящее время отправились на столь необходимый им отдых в Канны. Я переслал ваше письмо сэру Уильяму, который просит меня передать вам, что он высоко оценил ваше любезное предложение, ваши хлопоты о его имуществе и так далее. Тем не менее он по-прежнему желал бы приобрести небольшую картину — по возможности с обнаженной натурой, в неподражаемо блестящей манере, свойственной вам в период Сары Манди, — которую он предпочитает стенной росписи. Он вполне сознает всю значительность предлагаемого вами произведения, но полагает, что такая картина не будет гармонировать с его скромной коллекцией и квартирой. Он будет крайне признателен, если вы пожелаете навестить его по возвращении, точная дата которого в настоящее время еще неизвестна.
С искренней преданностью и уважением
А. В. Алебастр.
— Вот видишь, Носатик, — сказал я. — Говорил же я тебе, что Бидер вполне достоин быть миллионером. И дай Бог, будет им еще долго. Если будет придерживаться тех же христианских правил на бирже, какими руководствуется, собирая произведения искусства.
Выйдя из больницы, я сразу же бросился в Кейпл-Мэншенз. Но никого не оказалось дома. Я оставил визитную карточку с адресом: «Элсинор», Эллам-лейн, Ю.-З.
Дождь лил, как из дырявого сита, и когда часов в шесть я добрался до «Элсинора», на мне не было ни единой сухой нитки. А мой зимний кашель — хотя он несколько приятнее для уха, чем летний или весенний, — доставляет мне куда больше хлопот. Поэтому я находился в убийственном настроении и готов был сорвать его на ком попало. И первым, кто мне попался, был огромный детина с мордой бородавочника. Он стоял в дверях, загораживая вход в кухню. Я сказал ему: «А ну, пропусти, такой-то сын такой-то матери». А когда он развернулся, чтобы прикончить меня, я завыл, как пароходная сирена. Это плохо сказывается на горле, но производит впечатление на дикарей и вносит смятение в их ряды.
— Ты что? — сказал он. — Я же тебя не трогаю.
Но на кухне околачивалось еще шестнадцать ночлежников, и одни предложили стащить меня во двор и бросить в помойку, а другие — втащить наверх и спустить с лестницы. Я присоединился к тем, кто стоял за помойку. Но победа осталась за теми, кто предлагал лестницу. Еще одна победа богатого воображения. Схватив меня за ноги и за руки и опрокинув лицом вниз, они уже таранили моей головой кухонную дверь, как вдруг я услышал голос, показавшийся мне знакомым:
— А ну-ка прекратите!
Ночлежники орали, что я профсоюзная крыса и что меня надо вышвырнуть из «Элсинора». Тем не менее поставили меня на ноги, и я увидел перед собой худенького старичка в синем комбинезоне с одной только левой рукой и крюком вместо правой. На крюке висело ведро, а рука держала метлу. Странно, подумал я, ведь нужники здесь чистит Планти. И тоже одной рукой. И тут я увидел, что это и есть Планти, постаревший лет на сорок, а Планти увидел, что это я.
— Мистер Плант! — сказал я.
— Мистер Джимсон! — сказал Планти, роняя метлу и протягивая мне левую руку. — Очень рад видеть вас, сэр. — И он церемонно пожал мне руку. — Очень приятно. Входите, сэр. Входите.
Он повел меня через кухню в чулан, и ночлежники расступились перед ним, как перед членом королевской семьи. Бородавочник почтительно нес за нами метлу.
— Прошу, — сказал Планти, пододвигая мне стул. — Живите здесь сколько вздумается.
До разговоров с Бородавочником он не снизошел. Только указал ему на угол. Бородавочник, старательно прислонив метлу к стенке, сказал:
— Простите, мистер Плант, нельзя ли мне ключик?
Планти, казалось, не слышал. Бородавочник попереминался с ноги на ногу и попытался вторично:
— Простите, мистер Плант...
Планти даже не взглянул на него. Взмахнул крюком, и Бородавочник вышел буквально на цыпочках и тихо прикрыл за собой дверь, словно воришка, выбирающийся среди ночи из курятника.
— Ну как поживаете, мистер Джимсон? — сказал Планти. — Придвигайтесь к огню.
Потому что над медной решеткой колыхалось маленькое пламя.
Планти так радушно улыбался, что я подумал: «Пусть он убог и наг, но наконец-то счастлив».
— Вы превосходно выглядите, мистер Плант.
— Я превосходно устроился; спасибо, мистер Джимсон.