Мне показалось неразумным ставить профессора в известность о том, что Сара провела меня, и я написал ему письмо, сообщив, что картина у моих агентов, где ее приводят в порядок. В тот же вечер я нанес визит сэру Уильяму, чтобы попросить его подождать; день-другой — и он получит свой шедевр.
— Какая жалость, — сказал профессор, встретив меня в холле. — Вы опоздали.
— Опоздал?
— Они уехали в Америку и вернутся месяца через три, не раньше.
— Ну и на здоровье, — сказал я. — За это время я подыщу раму. Полагаю, сэр Уильям не откажется выслать мне аванс в сто фунтов?
— Боюсь, — сказал профессор, — сэр Уильям захочет прежде взглянуть на картину.
— В таком случае, — сказал я, — я считаю себя вправе воспользоваться другими предложениями. Не сомневаюсь, что Хиксон даст мне большую цену.
Профессор не на шутку испугался и стал уверять меня, что сэр Уильям, если я соглашусь подождать, конечно же, заплатит больше Хиксона.
Профессор остался в квартире Бидеров на субботу и воскресенье. До понедельника, когда он уезжал погостить к старому другу в Девоншир, ему негде было жить. И есть ему было почти нечего. Бидеры все позапирали, кроме головки сыра и полкаравая черствого хлеба.
Сначала, когда я предложил составить ему компанию, профессор насупился. Однако, услышав, что я согласен взять на себя заботу о довольствии, стал гостеприимнее.
— Вы можете лечь на диване в студии, — сказал он. — Я сплю в гостиной.
— А почему не в постели сэра Уильяма?
— Белье заперто в шкафу.
— Ладно, — сказал я. — Перебедуем как-нибудь, пока хозяев нет дома.
Потом я научил профессора отдать в заклад зимнее пальто, а на вырученные деньги купил пива и бекона на двоих. Мы рассчитывали выкупить пальто, как только я получу за картину. Так мы и жили в стране Бьюлы на хлебе, сыре и беконе, а потом на хлебе, корках от сыра и беконе до понедельника. Когда старый друг профессора прибыл на «роллс-ройсе», чтобы забрать его в Девоншир. По-видимому, все друзья профессора охотно — когда это их устраивало — предоставляли ему всевозможные блага, за исключением одежды и денег.
Когда машина прибыла, я еще нежился в постели, и профессор не знал, как быть.
— Простите, мистер Джимсон, — сказал он, — но мне нужно запереть квартиру и сдать ключи в полицейский участок.
— Подумаешь, — сказал я. — Дайте сюда ключи, и я сам о них позабочусь. Невежливо заставлять друзей ждать.
И действительно, приятель Алебастра мерил шагами студию и с каждой минутой все больше накалялся от нетерпения. Потому что его ждала жена. А жена, насколько я мог судить, не слишком жаловала его друга, профессора. И отнюдь не была намерена долго ждать джентльмена с прорехами на заднице.
— Поехали, Алебастр, — торопил его приятель, поминутно входя и выходя. — Нам до ленча предстоит проделать немалый путь.
— Бидеры очень предусмотрительны, — сказал профессор, у которого от волнения голова шла кругом. — Они дали мне строжайшие инструкции. Здесь собрано много уникальных вещей, и они, естественно, беспокоятся об их сохранности.
— И правильно делают, — сказал я. — Скажите привратнику, чтоб не спускал глаз с входной двери. Скажите ему, что мистер Галли Джимсон берется передать ключи по назначению.
Профессор совершенно потерялся. Он укладывал в картонку свои пожитки: пару носков, запасной воротничок, черновые наброски к труду «Жизнь и творчество Галли Джимсона», зубную щетку и так далее и тому подобное, и, поминутно подбегая к двери, говорил: — Сейчас, сэр Реджиналд, — а потом мчался ко мне: — Так вы отдадите ключи сегодня же утром.
— По всей вероятности, — сказал я. — Все зависит от состояния моего желудка. В одном можете быть уверены — я жизни своей не пощажу, защищая квартиру, если понадобится. Я считаю это своей священной обязанностью. Не забудьте сказать привратнику, что я сам передам ему ключи.
— Сегодня же, — уточнил профессор.
Сэр Реджиналд издавал звуки, весьма похожие на те, которые испускает беговая лошадь, возжелавшая выиграть дерби еще до того, как дали старт.
Профессор продолжал пялиться на меня. Я отвечал ему тем же. Смотрел прямо в глаза, как положено человеку с чистой совестью.
— Может быть, мне лучше сказать в полиции, чтобы они сами зашли, — предложил он. — И вам будет спокойнее. Правда, мистер Джимсон, если полиция все возьмет на себя — меньше ответственности.
— Превосходная мысль, — сказал я. — Передайте им, что я позабочусь о ключах и присмотрю за тем, чтобы все было сделано честь по чести.
— Вы идете, Алебастр? — крикнул сэр Реджиналд из-за двери. — Я больше не в состоянии смотреть на картины вашего Бидера. Где он только набрал столько дряни!
— Иду, иду, — сказал профессор, впадая в панику. — Хорошо, мистер Джимсон. Я поставлю в известность привратника и полицию, а вы отнесете ключи в участок. И тогда у вас будет спокойно на душе.
— Вот спасибо, — сказал я. — Вы славный парень, профессор. Я действительно чувствую огромную ответственность. Мне очень понравились Бидеры, и я вполне разделяю их беспокойство о сохранности всех этих прелестных вещиц.
— Да, — сказал профессор. — Сейчас, сэр Реджиналд, сейчас. Вот ключи, мистер Джимсон. И пожалуйста, не забудьте, прежде чем запрете дверь, закрыть окна и включить сигнализацию.
— Положитесь на меня, — сказал я.
Сэр Реджиналд уже увлекал его, бедную тень, за собой.
Я позавтракал поздно. Хлебом и поскребышами. Выкурил трубку в стране Бьюлы. А потом, вскрыв обрывком стального провода бельевой шкаф, постелил себе на кровати мадам — здесь было мягче, чем на ложе сэра Уильяма.
Назавтра утром мы с привратником славно побеседовали за несколькими квартами пива в «Красном льве», и он был настолько любезен, что сам сходил в участок сообщить, что в настоящее время квартира оставлена под моим присмотром и что я взял на себя всю ответственность за сохранность находящегося в ней имущества.
А когда привратник узнал, что я человек с именем, он стал держаться со мной в высшей степени предупредительно. И если, паче чаянья, у меня начинали хлюпать ботинки, смотрел в другую сторону, как юная девица, когда у барона вдруг расстегнется ширинка. Он был крайне деликатен в обращении с великими людьми. И с пивом. Старая гвардия. Человек добрых традиций.
На следующее утро, заправившись хлебом с поскребышами на столе красного дерева, я снял семейные портреты в столовой, чтобы посмотреть, какая там стена. Я не забыл, что обещал сэру Уильяму расписать стену над шкапчиком. Тигры и орхидеи за сто гиней. Стена не оправдала моих ожиданий, и когда я набросал тигров куском угля, позаимствованным из запасов мадам, они не вписались в пространство. Стена оказалась слишком квадратной. Не стена, а задний двор. На нее просились куры и маргаритки.