Существовал и еще один выход: поручить переговоры с Миядзаки третьему лицу. Миядзаки пытался выспросить у Амико, чей голос записан на его автоответчике. Этот знакомый ей голос, угрожавший Миядзаки, давал Амико надежду на спасение. Загнанная в угол Амико и не задумывалась, каким образом голос Каору оказался на автоответчике, она лишь надеялась, что он сможет ей помочь.
Как-то ночью Амико тихонько зашла к Каору в комнату и рассказала ему о своей беде.
– У меня нет выхода. Если он не отстанет от меня по-хорошему, стыда не оберешься. Я сама виновата, и жаловаться не на кого. Но мне хотелось сделать все, что можно, до того как узнает Сигэру.
Ища защиты у собственного сына, она чувствовала себя ничтожеством. Она надеялась: Каору поможет уладить последствия ее распутства именно потому, что у них не было кровной связи. И от этого становилось совсем стыдно. Теперь она сожалела о том, что, наверное, обижала Каору в детстве своей холодностью.
Каору немного помолчал, раздумывая. Амико сидела опустив голову, будто ждала от сына вынесения приговора. Если у Каору накопилась обида на нее, сейчас самое время дать ей выход. Амико была готова на все, как бы Каору ни обошелся с ней.
– Я верну тебе фотографии, – сказал он и добавил: – Не могу видеть, как ты страдаешь.
Значит, он не обманул надежды Амико. В ответ из ее глаз хлынули потоки слез, будто прорвались слезные железы.
Через три дня ситуация резко изменилась.
Каору позвал Миядзаки в кафе в Китидзёдзи и прямо сказал ему:
– Я хотел бы получить негативы фотографий моей матери.
Миядзаки сунул в нос Каору фотографии обнаженной Амико и нагло заявил:
– Это мои работы. Публиковать их или нет – решать мне.
На фотографиях мать со смущенным выражением лица лежала на кровати, раздвинув ноги. Наверное, из-за того, что руки ее были прижаты к телу, грудь выглядела крупной, на ней виднелись следы пальцев. Не отводя глаз от обнаженного тела матери, Каору пристально рассмотрел фотографии одну за другой, аккуратно положил их на стол и молча перевел взгляд на Миядзаки.
– Ну как голая мать, впечатляет? – с издевкой спросил Миядзаки, наблюдая за реакцией Каору.
– Мы никогда не мылись вместе, так что я вижу ее голой в первый раз. Красивей, чем я ожидал.
Миядзаки злобно уставился на Каору, чье лицо приобрело выражение игрока в покер, убрал фотографии в конверт и спросил:
– И что же решили на семейном совете?
– Мать решила развестись с отцом. Сказала, что хочет выйти за тебя замуж. Но пока она жена дома Токива, она хотела бы хранить фотографии у себя, чтобы не было скандала.
Теперь пришла очередь Каору посмеяться над обескураженным Миядзаки. Не скрывая замешательства, которое вызвали в нем произнесенные по наитию слова Каору, он крикнул:
– Кончай шутить!
– Моя мать сделала свой выбор. Не мучь ее, она и так настрадалась.
– Что за чушь! Твоя мать лишь немного поиграла с огнем.
– Она полюбила не ради забавы. Если женщина дома Токива любит кого-то, она готова и на развод. Но у нее нет права позорить отца. Я думал, ты знаешь об этом.
– Не слышал ничего подобного. И я вовсе не собираюсь жениться на твоей матери. Так и передай ей.
– Ты хочешь порвать с моей матерью? Значит, ты встречался с ней только для того, чтобы нащелкать ее фоток в голом виде, а потом угрожать ей?
– Не мешай меня с грязью. Я никому не угрожаю. Я просто предложил ей купить фотографии.
– Расскажешь об этом в полиции, – бросил Каору и ушел.
На следующий день директору компании «Токива Сёдзи» пришла посылка от Миядзаки. Увидев непристойные фотографии жены во всей красе, Сигару вне себя от бешенства отменил все планы, вернулся домой и набросился с упреками на Амико. Как она и предполагала, чтобы замять скандал, Сигару решил запугать Миядзаки и обратился к Киёмасе Ханаде, бывшему главарю бандитской группировки, с которой на протяжении многих поколений была связана «Токива Сёдзи». Группировка Ханады поменяла название на «Корпорацию Киёмаса», став дочерней компанией «Токива Сёдзи». Угрозы и запугивания перешли скорее в разряд хобби, но Киёмаса взялся за эту работу, разумеется – не бескорыстно.
Амико рассказала Каору все, что знала, и он снова поехал к Миядзаки в Китидзёдзи, чтобы успеть, пока парни Киёмасы не приступили к исполнению своих обязанностей.
– Ты сразу не отдал негативы, и в дело вмешалась якудза, – сообщил Каору.
– Чего ты от меня хочешь? – Миядзаки, видно, не понял, что запахло горелым.
– Гони негативы и сматывайся, ничего другого тебе не остается.
Миядзаки нагло ухмыльнулся: будешь торопить меня – ничего не получишь. И захрустел бесплатным тостом, входящим в завтрак. Через полчаса он, жертва внезапного нападения, валялся в парке Иногасира: из носа текла кровь, ребра переломаны. Изметелившим Миядзаки головорезам было невдомек, за что они лупят этого парня, они просто подчинялись приказу Киёмасы. А Сигэру попросил Киёмасу только об одном: проучить мужика, который увивается за его женой. Работа же Каору состояла в том, чтобы отобрать негативы у запуганного Миядзаки. И тот покорно отдал их.
Но этим дело не закончилось. Миядзаки отправил фотографии голой Амико, которые прятал у своего приятеля, на имя ректора университета, где училась Андзю. Этот университет окончила и Амико, а сейчас она возглавляла Общество выпускниц. Увидев фото обнаженной Амико, ректор – большой авторитет для нее – положил их в сейф, никому не показывая, затем позвонил Амико и сказал ей:
– Я не буду расспрашивать вас, что произошло. Я полагаю, мне следует предать огню ваши фотографии?
Ректор пообещал сохранить все в тайне, Амико поблагодарила его за заботу и сказала, что хочет уйти с поста председателя Общества выпускниц по обстоятельствам личного характера. Ректор дал согласие.
Вечером того же дня Амико перерезала себе вены.
2.9
– Если бы в ту ночь я не почуяла тревогу, мама могла бы и умереть. Странно, но как только мама полоснула себя бритвой по венам, у меня начались месячные. На целую неделю раньше. Хотя до сих пор мой организм работал как по расписанию. Сердечная боль матери коснулась и меня. Наверное, наши кровавые источники каким-то образом связаны друг с другом.
– Почему она решила перерезать себе вены ради какого-то подонка?
– Она сделала это не ради Миядзаки. Не ради него и не из-за него. Она вынесла приговор – себе.
Выделив голосом слова «приговор – себе», Андзю глубоко вздохнула. Она нащупала твою руку и продолжила:
– Ты когда-нибудь резала себе вены?
Андзю с силой сжала твое запястье, ты смутилась и пробормотала, заикаясь:
– Н-н-нет.