Наркомат Просветления - читать онлайн книгу. Автор: Кен Калфус cтр.№ 36

Но в то же время, как ни странно, кругом расцветала половая вседозволенность. Армейские и партийные кадры, деморализованные бушующей гражданской войной и воодушевленные обещаниями, что вот-вот наступит новая жизнь, яростно, повально спаривались (по слухам, некоторые совокуплялись и по трое). Как-то вечером, когда Астапов и Елена засиделись в монтажной, комиссар, подумав о множестве романов и интриг, происходящих меж сотрудников в это самое время, предложил Елене вступить с ним в половые отношения. Елену это страшно поразило; Астапов понял, что все испортил. Однако это не заставило его отступить. Он продолжал настаивать. Последовала ужасная неловкая неразбериха. «Товарищ!» — воскликнула она, когда он сжал слегка выпуклые бутоны ее грудей и прикоснулся губами к ее шее. Когда он снял с себя тяжелые суконные штаны, она чуть не упала в обморок. Елена не только никогда не была с мужчиной — она, кажется, даже в общих чертах не понимала, что значит быть с мужчиной. «Товарищ товарищ товарищ товарищ», — повторяла она, словно эти звуки были неотъемлемой частью полового акта.

Он и вправду все испортил. Они возились на рабочем столе в изнеможении и неловкости, а невинность и неведение Елены были столь прочны, что ее девственность никак не давалась Астапову. В ответ на его яростные толчки Елена каждый раз вопила от боли. Этот барьер представлялся Астапову завесой или дверью, преграждающей доступ к истине или чему-то важному, и такая неподатливость казалась ему злобной и неразумной. Астапов продолжал колотиться в преграду. Когда он кончил, безрадостно, неаккуратно и так и не попав внутрь, Елена разразилась потоком слез. Астапов обнял ее и попытался успокоить нежным нечленораздельным бормотанием, но у него было ощущение, что его обманули. В эту ночь, лежа на койке, он почувствовал ужасный упадок духа, необъяснимый и унизительный, пустоту, какой не знал раньше. На следующий день он не видал Елену, а потом уехал из города и не встречался с ней до сегодняшнего утра.

Во время нынешней кампании в районе Ломова, несмотря на то, что силы реакции пытались задушить революцию в колыбели, он иногда вспоминал о Елене (по правде сказать, он довольно часто о ней думал), и эти позорные, несчастливые воспоминания замаскировались под интерес к ее профессиональному росту, так что он исподволь выведывал о ней, не наводя прямых справок. Только однажды он упомянул ее имя в разговоре с сотрудником Наркомпроса, командированным из Москвы. Тот лишь презрительно хрюкнул. Астапов не потребовал объяснений, а потом, поняв, что мог каким-то образом перепутать фамилию Елены, решил, что, может быть, презрительное хрюканье относилось вовсе не к ней.

Сегодня утром их встреча продолжалась лишь несколько секунд. Он торопился к автомобилю, где ждал его, накапливая злость, Шишко. Астапов хотел обнять Елену, хотя бы небрежно, по-братски, но резко остановился, словно на краю пропасти. Он удивился, что она не беременна. Такое биологически невозможное явление, непорочное зачатие, дремало у него в воображении еще с Самары. Вымышленный им сын скоро обрел черты вполне конкретного младенца из далекого прошлого.

В последние несколько месяцев товарищу Астапову пришлось очень нелегко.

За эти же несколько месяцев лицо Елены покрылось морщинами и огрубело от усталости. Глаза опять стали тусклыми, как во времена ее первого появления в Наркомпросе. Столкнувшись с Астаповым лицом к лицу на платформе, она рассеянно поздоровалась, но, кажется, не вспомнила, как его зовут.

Товарищ Астапов размяк, все то насилие и смерти, которым он был свидетелем, не ожесточили его. Недавние события потребовали человеческих жертв в невообразимых масштабах. В отечественных и зарубежных газетах оживленно спорили, каким числом — с пятью или с шестью нулями — выражается число погибших в России, но нули — всего лишь человеческое изобретение, трюк вавилонских счетоводов. Смерти становились осязаемыми лишь тогда, когда ты переставал их считать: Велимир Крикалев, мародер, наскоро казненный у стены литейного цеха в Царицыне; Соня Хлебникова, рыжеволосая девочка, умершая от голода в каких-то нетопленых бараках в Калуге; Антон Грибшин, который замерз прошлой зимой на Арбате, выйдя на поиски хлеба. Окоченевший труп пролежал несколько дней, пока его не обнаружила милиция. Людская жизненная сила, как выяснилось, была растленна, зловредна и шла наперекор истории. Ильич знал это с самого начала. Сталин тоже.

Одежда беженцев была тускло-серая, цвета мешковины, а зачастую, особенно когда речь шла о детях, и сшита из мешковины. Астапов видел маленького мальчика в одежде со штампом «Народный комиссариат снабжения» на спине. Мальчик был с двумя женщинами в платках — все трое брели по дну сухой придорожной канавы. Когда «торникрофт» проехал мимо, рассыпая из-под колес гравий, одна женщина повернулась к нему и, словно ждала этого весь день, изобразила на обветренном лице злобное презрение. Ближе к Ломову комиссар заметил мужчину, который быстро спрятался в березовую рощицу. Астапов догадался, что это дезертир — дезертирство было безнадежным занятием. Этот человек не пройдет никуда по дорогам, потому что всюду заставы, а если сойдет с дороги, то наверняка заблудится.

За время мировой войны, революции и гражданской бесчисленные неграмотные солдаты покинули действующую армию и отправились искать родной дом, при этом не имея карт и не умея их читать. Они не знали ничего, кроме названий своих пыльных деревушек, которые за время их отсутствия обросли бесчисленными достоинствами в идиллическом сельском духе и которые почему-то все назывались одинаково, хотя располагались довольно далеко друг от друга. После многих месяцев усилий дезертир, увернувшись от действующих армий, питаясь крысами, многократно ограбленный сильными и многократно же вынужденный грабить слабейших, добирался до родной Козловки и обнаруживал, что в этой Козловке нет маленькой белой церквушки на кривой улочке, а также его матери и жены, и возвращался на дорогу, опять ища свой дом почти наугад, обнаруживая другие Козловки, которые приблизительно соответствовали приметам его собственной (пруд, мельница, кладбище), но не были ею, пока наконец его не забирали обратно в армию или он не погибал какой-нибудь совершенно неидиллической сельской смертью.

Для сотен миллионов неграмотных ХХ век был темным чуланом, набитым тайнами, шифрами, уловками и непостижными уму сношениями. Люди воевали и умирали только для того, чтобы изменились непонятные пометки на секретных картах. Жизнь стала другой. Война преломила Козловку и раздробила на множество деревушек, разнившихся лишь в мелочах. Печатное слово раскололо род человеческий пополам, и одна половина неостановимо скатывалась в состояние бессловесных животных. Многие неграмотные опознавали буквы алфавита, многие могли сложить буквы вместе и выстроить в ряд различимых звуков — но эти звуки никак не переходили в речь. Услышав собственную невнятицу, мужики тряслись от обиды и гнева и бросали это дело. Печатные буквы, как полупроницаемый барьер, отгораживали их от мира смысла.

Последний раз он видел отца весной позапрошлого года, вскоре после Февральской революции, когда царь отрекся от трона империи, разбитой войной и хаосом. Молодой человек, заснявший множество важных событий, предшествовавших отречению царя, ненадолго вернулся в Москву. Отец прислал ему письмо с приглашением поехать вместе в загородное имение каких-то дальних родственников. Было не очень понятно, кем именно приходятся эти родственники; он не понял, почему овдовевший отец ищет его общества, пока не прибыл домой и не увидел, до чего Антон поседел и сгорбился. Время от времени у отца начиналось сильное параличное дрожание; тогда он прекращал свое занятие, ждал, пока приступ кончится, а потом слабо улыбался, словно хотел показать, что ничуть не обижен.