Дэнджерфилд перешел покрытую навозом улицу. Пошарил в кармане, а затем протянул руку поджидавшему его О’Кифи.
— Кеннет, хочешь овсяное печенье?
— Я на это и рассчитывал.
— На что?
— На овсяное печенье.
— Кеннет, разве ты не рад меня видеть? Разве ты не хочешь, чтобы я поздравил тебя с возвращением в этот зеленый рай посреди океана?
— Будет видно.
— Да ладно, Кеннет, не будь таким настороженным, словно какой-то зверь. Просто смотри по сторонам. Торговля, кругом бочки, стальные прутья и красивые животные, которых вот-вот разрежут на куски. Великая, процветающая страна.
— Поживем-увидим.
Они прошли мимо каких-то огромных ящиков и посторонились, чтобы пропустить телегу, запряженную волами. Брезжит рассвет. Испуганные глаза животных. По обочине дороги тянется вереница паукообразных велосипедов; такси и пролетки отъезжают от судна. Они, замерзшие путники, входят в этот древний датский город.
19
Они зашли в Вулвортское кафе. Светило солнце. Они сидели друг против друга за белым столиком. Яичница, ветчина, чай, хлеб и масло. О Боже!
— Кеннет, расскажи мне о своих странствиях.
— Скука.
— Ты посетил профессионалку в Париже?
— Нет. В последний моменту меня сдали нервы.
— Выходит…
— Не подобрался даже на пушечный выстрел.
— Жалко, Кеннет, но ничего, мы тебе поможем. Все устроим. Отвезем тебя в Конго или еще куда-нибудь. Как ты насчет женщины из племени пигмеев?
— Где семь фунтов?
— Все в порядке. Не беспокойся. Расскажи мне о том, что с тобой приключилось.
— Ничего. Практически ничего. Боролся в темноте с тем школьником, но в конце концов бросил, потому что и это ни к чему не приводило, и я начал сходить с ума. Единственное, что держало меня на плаву, — замечательные письма леди Эспер.
О’Кифи быстрым движением прорезал мягкую оболочку яичного белка. Обмакнул в жир кусочек хлеба. Из окна было видно как внизу копошится недавно проснувшийся Дублин.
— Она писала просто фантастические письма. Я рассказывал тебе об объявлении, в котором предлагалось место повара. Я написал и получил ответ, написанный от третьего лица. Леди Эспер желает знать, является Кеннет О’Кифи протестантом или католиком. Я ответил, что О’Кифи не является ни тем, ни другим и что по воскресеньям его не нужно возить в церковь. Она написала, что леди Эспер полагает, что О’Кифи должен все же принадлежать к какой-нибудь конфессии, потому что ведь каждый нуждается в церкви, которая заботится о том, чтобы у человека была бессмертная душа. Я ответил, что у О’Кифи уже есть бессмертная душа, и следовательно, церковь ему не нужна. В следующем письме леди Эспер привела цитату из Святого Писания: «Нищету и стыд пожнет тот, кто отвергнет Учение, но тот, кто признает свои заблуждения, удостоится почестей». Я ответил, что Кеннет О’Кифи уже познал немало стыда и терпел нужду, когда принадлежал к Римской Церкви, и что «простодушный человек верит каждому слову, но тщеславный обдумывает каждый свой шаг».
— Так тебя взяли на работу?
— Вроде бы да. Проблемы могут возникнуть на религиозной почве. Я не доверяю людям, которые пекутся о спасении чьих-то душ. Где деньги?
— Прошу тебя, Кеннет, наберись терпения.
— А что за дом? Туалет в нем есть?
— Все удобства. Даже полочка для мыла. Четыре газовые конфорки. Деревянные полы. Правда, в нем немного сыро и одиноко.
— И отдельная кухня?
— Все отдельное, Кеннет.
— И ты живешь там один?
— Нет.
— Ты не один?
— Не совсем.
— С кем ты живешь?
— Я не живу ни с кем, Кеннет. В доме живет одна особа — мисс Фрост. Очаровательная юная дама из Вэксфорда. Я тебя с ней познакомлю.
— А куда уехала Мэрион?
— В Шотландию. Ей нездоровится.
— Что случилось? Она в положении?
— Хочется верить, что нет. Теперь я начинаю тебя лучше понимать. Поедем-ка вместе в Джеэри.
— Разве Мэрион не возражает, что ты остаешься наедине с мисс Фрост?
— Не думаю. Мисс Фрост ревностная католичка. Все тихо, спокойно, никаких историй. И человек она очень интересный.
— И деньги у тебя дома?
— Поехали, да и все.
— Черт побери! Так ты что на мели!?
— Я несколько поиздержался.
— Черт бы все побрал! Я так и знал. Ладно. Я оплачу счет. Я — выродок, потерпевший полное и окончательное поражение.
О’Кифи откидывается назад. Вытирает рот. Официантка посматривает на них. О’Кифи первым спускается по лестнице. Его рыжая борода трясется. Руки в кармане. Дэнджерфилд идет за ним; походка у него довольно странная.
— Что это с тобой?
— Это паучья походка, Кеннет. Я уже давно пытаюсь ею овладеть. Понимаешь, через каждые две ступеньки ты заводишь правую ногу за левую и прыгаешь через ступеньку. Это дает возможность поворачиваться, не останавливаясь, и тут же двигаться в противоположную сторону.
— И зачем это нужно?
— В эти дни мне приходится уделять внимание поворотам. И мне нравится быть подвижным, Кеннет.
Они приближаются к концу Графтон-стрит.
— Мне хочется пить, Кеннет.
— Да?
— Хочется испить водицы.
— Зайди в кафе. Они дадут тебе воды.
— Это не так просто.
О’Кифи начинает что-то подозревать. Челюсти его сжаты. Он ускоряет шаг.
— Послушай, Кеннет, ну что плохого в том, что хочется выпить воды?
О’Кифи останавливается. Размахивает руками. Кричит:
— Проклятый пропойца! Будь проклята эта проклятая страна. И проклятие ее — пьянство. Будь оно проклято!
Толпа расступилась вокруг крикуна. Дэнджерфилд уже совсем не по-паучьи устремился через улицу к распивочной О’Донохью, но промахнулся и не попал в дверь. Тело его с размаху врезалось в стену. И он влип в нее, царапая кирпичи.
Наблюдавший за ним О’Кифи расхохотался. Толпа отступила еще дальше. Когда скандалисты хохочут — пахнет насилием.
О’Кифи обратился к толпе:
— Разве вы не видите, что я сумасшедший? Пьянство — проклятие этой чертовой страны!
Он пошел в распивочную вслед за конвульсивно подергивающимся Дэнджерфилдом.
— Ради всего святого, Кеннет, что это с тобой? Ты ведь не хочешь, чтобы меня засекли?
— Негодяй, тебе все-таки удалось затащить меня в бар. Боже, как глупо ты выглядел, когда врезался в стену!