– У тебя болит рука? – Когда он стал спокойнее, Камилла наклонилась и выпрямила его руку, случайно сдернув простыню и обнажив его подмышку. Она непроизвольно коснулась лицом его волос. Она увидела, что у него эрекция. Он был по-своему красив, подумала Камилла. То, как он вздрагивал, напомнило ей ее собственного сына, когда Роберт злился на него. Да, теперь ей очень хотелось погладить его, прикоснуться ладонями к его коже, прижаться к его груди своей грудью.
Но она не двинулась с места. Она чувствовала, что сейчас его жизнь заключается в борьбе с прошлым. Она знала это, но не понимала. Ей всегда казалось, что то, как живет Роберт, – это единственный возможный вариант, хотя ей и не удавалось жить так же, как он: накапливать жизненный опыт, достижения, идеи – и так до самой смерти. Но Франциско добивался лишь очищения. В этом было что-то правильное, что-то, что ей нравилось.
Должно быть, он теперь уснул. Она приподняла его голову со своего колена и положила ее на подушку из его же одежды.
Он услышал, как она расстегивает «молнию» на москитной сетке на входе в палатку, и на короткое мгновение почувствовал резкий лунный свет на своих веках. Но уже через несколько минут он забыл, что она ушла, и, погружаясь в сон, представлял, что она все еще сидит возле него. Ее осуждающий взгляд помогал ему обрести покой.
Глава двенадцатая
Они просидели в покинутой людьми деревне весь следующий день. Франциско был все еще слаб, а Жозиан окончательно истощила лихорадка.
Они дремали в своих палатках, поставленных на площадке для игр, которую окончательно опустошили бандиты из «Сендеро Луминосо», осматривали себя, восстанавливали силы перед долгим завтрашним походом. К краю леса выходили крестьяне, живущие теперь в джунглях, – дети с дикими глазами и взъерошенными волосами, женщины в широких испанских шляпах, – но никто из них так и не осмелился подойти поближе.
Только Камилла проснулась на рассвете от тихого ржания лошадей и пошла прогуляться вдоль реки, с любопытством рассматривая джунгли. Иногда одно дерево укрывало целую галерею из самых разных мхов и папоротников, а огромные деревья чилка росли прямо на голых скалах, рассыпая вокруг свои серебристые ягоды. Она окунула ноги в реку. Они выглядели несчастными. Впрочем, когда она вернется в Англию, они скоро опять станут нормальными. Странно, как это происходит. У нее над головой с деревьев свисали гнезда птицы оропендолы, они напоминали сумки из ниток. Туда прилетали птички с ярко-желтыми и черными перьями и тут же начинали выводить какую-то странную песню. Камилла подумала о том, чем сейчас занят Роберт.
Роберт сидел с блокнотом в тени школьного класса, наслаждаясь такой роскошью, как пустой стол, положив свою ноющую ногу на скамью. Колено сильно распухло – он уже подумывал о том, что его, наверное, придется прооперировать, когда они вернутся в Англию, – а почерневший ноготь забавно отделился от большого пальца.
Теперь, говорил он себе, с ними уже не могло случиться ничего хуже, чем то, что произошло вчера. Он открыл блокнот и упрямо попытался записать все по порядку. В его мозгу царил невероятный разброд, и он писал: «Похожие на детей дикари. Я пытался…» Но что именно он пытался? Застывший в оцепенении, дрожащий всем телом. А может быть, так: «Плечи моей жены под моими пальцами. Я не могу спасти ее… А ведь я, по идее, должен быть…» Но ведь на самом деле ничего не произошло. «Индейцы хотели…» Но он так до конца и не понял, чего они хотели. Ведь и проводник мог ошибаться. «Индейцы хотели…» Как трясутся мои руки. Проблемы с нервами в пожилом возрасте. Я стал обычным трусом. Смогу ли я это написать?
Она стояла на пороге, с геликонией в руках:
– Ты только посмотри на эти цветы!
Но это был всего-навсего обычный цветок, почти увядший.
– Извини, что побеспокоила.
– Все в порядке. Я ничего особенного не делал, – на самом деле, он был даже рад видеть ее.
Она оглядела комнату. При свете дня она выглядела более странной. Солнечные лучи, пробивавшиеся в щели между вертикальными стволами, из которых были сделаны все стены; походили на яркие, блестящие ломтики.
– Интересно, чему они здесь учились?
– Кто его знает.
– Эта деревня расположена очень далеко от других деревень и городов. Кто преподавал здесь? Откуда они набирали учителей?
Это было очень загадочно: школа в джунглях, где нет ни одной живой души. Но на доске еще осталась надпись. Камилла села рядом с Робертом, задрала его штанину и начала осторожно массировать больное колено. Оно так опухло, что совершенно потеряло форму. На столе лежал открытый блокнот, полный неразборчивых фраз, которые она не могла прочитать, и черных следов от ластика. Много лет она ревновала к этим записям: они как будто были его личным шифром. Но сейчас, смотря на него, она не чувствовала обиды. Его колено напряглось под ее пальцами. Раза два он поморщился. Сказал:
– Ты единственная, кто еще годится для этого путешествия.
Он заметил, как она водит глазами по строчкам в блокноте, и сердито захлопнул его:
– Уверен, что у Жозиан малярия. Она серьезно больна.
Камилла сказала:
– И тебе очень хочется, чтобы ей стало хуже, так?
Он с удивлением уставился на нее:
– Господи, что ты такое говоришь?
– Ну, тогда ты бы смог написать про нее. – Она всего лишь шутила. Есть такой тип бессердечных писателей и журналистов (она заметила это давным-давно), которые обычно так и делают, особенно когда в дело вовлечена их страсть, а не любовь.
Роберт продолжал удивленно смотреть на нее. Ее серые глаза всегда побуждали его честно сознаться во всем. Но он сказал:
– Нет, я не хочу, чтобы Жозиан стало хуже.
Но в голосе Камиллы не было обвинения. Она вдруг с некоторым ужасом поняла, что ей самой совершенно все равно, что будет с Жозиан. И поэтому сказала:
– Да не важно все это. – Она немного мстила Роберту за его глупость. – Кажется, я понимаю.
– Ты? – Он услышал в своем голосе первые нотки злости. – Как ты можешь понимать меня?
– Я знаю это по своей же работе. – Ее приятно удивила собственная уверенность. – Иногда в ходе исследования я вдруг наталкиваюсь на нечто отвратительное, и я радуюсь. Я нахожу, что мир – хуже, чем я думала до этого, но я все равно радуюсь. Потому что это моя работа – находить что-нибудь. Тогда я могу сказать: «Посмотрите-ка! Посмотрите, что я нашла!» – и она тихо добавила: – Мне кажется, что счастье – очень скучная штука.
– Это совсем не одно и то же. Ты же в своей работе не надеешься, что кто-то заболеет.
Камилла рассмеялась:
– Но ведь в этом и заключается работа журналиста, разве нет? Находить хороший материал. Было бы странно, если бы это тебя не заботило.
– Ну да, конечно. Конечно.