Комната Джованни - читать онлайн книгу. Автор: Джеймс Болдуин cтр.№ 19

– Нет. Он в Америке.

– Pauvre bambino! [87]

Она смотрит мне в лицо. Я стою перед ней совершенно беспомощно и думаю, что, если она не уйдёт скоро, я разражусь рыданием и проклятиями.

– Но вы же не собираетесь просто скитаться по свету, как моряк? Уверена, что это огорчило бы вашу маму. Вы ведь обзаведётесь когда-нибудь своим домом?

– Да, конечно. Когда-нибудь.

Она кладёт свою сильную руку на мою.

– Даже если вы потеряли maman, – что очень грустно! – ваш папа будет так счастлив приласкать ваших bambinos.

Она замолчала. Её чёрные глаза увлажнились. Она смотрела на меня и в то же время куда-то сквозь меня.

– У нас было три сына. Двоих убило на войне. Война унесла и все наши деньги. Обидно, не правда ли, так тяжело работать всю жизнь, чтобы заслужить себе покой на старости лет, и вдруг лишиться всего? Это почти убило моего мужа, и он стал совсем другим с той поры.

И тут я увидел в её глазах не одну лишь проницательность, но и горечь, и боль. Она пожала плечами:

– Эх, что поделаешь? Лучше не думать об этом.

Она улыбнулась.

– Зато наш младший сын, который живёт на севере, приезжал навестить нас два года назад и привозил своего мальчугана. Ему было тогда всего четыре годика. Такой миленький! Его зовут Марио.

Она жестикулировала.

– Это имя моего мужа. Они пробыли у нас дней десять, и мы оба будто помолодели.

Она снова улыбалась.

– Особенно мой муж.

Какое-то время эта улыбка сохраняется у неё на лице. Потом она внезапно спрашивает:

– Вы молитесь?

Я думаю о том, хватит ли мне сил выдержать ещё немного.

– Нет. Не часто.

– Но вы верующий?

Я улыбаюсь. Но снисходительной, как мне того хотелось, эта улыбка не получилась.

– Да.

Не знаю, что выразила моя улыбка, но она её не убедила.

– Вы должны молиться, – сказала она очень строго. – Уверяю вас. Хотя бы коротенькую молитву, время от времени. Зажгите свечку. Если бы не молитвы блаженнейших святых, в этом мире было бы совсем невыносимо жить. Я говорю с вами, – сказала она, слегка приосанившись, – как если бы была вашей maman. Не обижайтесь.

– Я не обижаюсь. Вы очень добры. Очень добры, что так со мной говорите.

Она расплылась в довольной улыбке:

– Мужчины – не только младенцы вроде вас, но и пожилые мужчины – всегда нуждаются в женщине, чтобы услышать всю правду. Les hommes, ils sont impossibles. [88]

Она заулыбалась, заставив и меня улыбнуться лукавству этой универсальной шутки, и выключила свет в хозяйской спальне. Мы снова в коридоре и идём, к счастью, по направлению к моему стакану. В этой спальне, конечно, менее опрятно: свет горит, мой банный халат, книги, грязные носки, несколько немытых стаканов и чашка с остатком вчерашнего кофе – всё разбросано и свалено вперемешку, и простыни на кровати сбиты в комок.

– До утра я всё приведу в порядок, – обещаю я.

– Bien sûr, – вздыхает она. – Вы действительно должны послушаться моего совета, мосьё, и жениться.

От этих слов мы оба неожиданно рассмеялись. Я допил виски.

Почти всё по списку уже проверено. Мы переходим в последнюю комнату – гостиную, где у окна стоит бутылка. Она смотрит сначала на бутылку, потом на меня:

– Вы же напьётесь до утра.

– О нет! Я заберу её завтра с собой.

Она, конечно, понимает, что это неправда. Но лишь пожимает плечами. Затем, после завязывания платка вокруг головы, она вновь становится формальной и даже немного робкой. Теперь, видя, что она собирается уходить, я стараюсь придумать что-нибудь, чтобы её задержать. Когда она перейдёт через улицу, ночь станет чернее и длиннее, чем когда-либо. Есть что-то, что я должен сказать ей, – ей? – но, конечно, это никогда не будет сказано. Я хочу, чтобы меня простили, чтобы она простила меня. Но я не знаю, как определить своё преступление. Это преступление, как ни странно, состоит в том, что я мужчина, и она всё об этом уже знает. Ужасно, что я чувствую себя перед ней голым, как мужающий мальчик перед своей матерью.

Она протягивает руку. Я жму её, неуклюже.

– Bon voyage, monsieur. [89] Надеюсь, что вы были здесь счастливы и что когда-нибудь приедете к нам опять.

Она улыбается, и у неё добрый взгляд, но теперь эта улыбка – чистая формальность, вежливое завершение сделки.

– Спасибо, – говорю я. – Возможно, я вернусь через год.

Она отпускает мою руку, и мы идём к двери.

– Да! – говорит она перед дверью. – Пожалуйста, не будите меня утром. Опустите ключи в мой почтовый ящик. Мне уже незачем вставать так рано.

– Обязательно, – говорю я с улыбкой и открываю дверь. – Спокойной ночи, мадам.

– Bonsoir, monsieur. Adieu! [90]

Она делает шаг в темноту. Свет из моего и её дома освещает улицу. Огни города мерцают под нами, и на какое-то мгновение я снова слышу шум моря.

Она немного отходит от меня и оборачивается.

– Souvenez-vous, [91] – говорит она мне, – время от времени нужно немного молиться.

И я закрываю дверь.

Её приход напомнил мне, как много нужно ещё сделать до утра. Я решаю вычистить ванную комнату до того, как позволю себе снова выпить. Сначала я принимаюсь скрести ванну. Затем наполняю водой ведро, чтобы вымыть пол. Это крошечная квадратная ванная с одним заиндевевшим окошком. Она напоминает мне ту, вызывающую клаустрофобию комнату в Париже. Джованни вынашивал грандиозные планы ремонта и однажды даже приступил к нему, и мы жили среди вещей, испачканных сверху донизу штукатуркой, и стопок кирпича на полу. Ночью мы заворачивали эти кирпичи и выносили из дому, оставляя их на улице.

Наверно, они придут за ним рано утром, возможно перед самым рассветом, так что последнее что увидит Джованни, будет серое, глухое небо над Парижем, под которым, спотыкаясь, мы брели вдвоем домой столько отчаянных и пьяных рассветов.

Помню, что жизнь в этой комнате проходила, казалось, под водой; время безучастно проплывало над нами, часы и дни не имели никакого значения. Поначалу наша совместная жизнь была наполнена радостью и изумлением, приносимыми каждым новым днём. Под радостью, конечно, таилась боль, а под изумлением – страх, но эта подоплёка не определяла начала нашей истории до тех пор, пока это начало было у нас, как алоэ на языке. Позднее боль и страх стали той поверхностью, на которой мы спали и по которой скользили, теряя равновесие, гордость и уважение к себе. Лицо Джованни, напоминавшее мне столько утр, полдней и ночей, каменело у меня на глазах, начиная выдавать свои секреты и давать трещины. Свет в его глазах сменился блеском, а под широкими прекрасными бровями начал угадываться череп. Чувственные губы поджались, сдерживая изливаемое сердцем горе. Лицо его стало чужим, – либо мне самому, глядя на него, хотелось, чтобы оно стало лицом незнакомца. И всё запомненное не подготовило меня к такой метаморфозе, вызванной самим этим запоминанием.