Потерянный дневник дона Хуана - читать онлайн книгу. Автор: Дуглас Карлтон Абрамс cтр.№ 11

Я помню чудесный свет на лице сестры Марии Бернарды, хотя она была слишком старой и горбатой, чтобы улыбаться. Ей не было нужды специально наклоняться перед алтарем, и мать-настоятельница однажды сказала, что ее физическая немощь — это милость Господня. Не могу забыть я и лицо юной послушницы Иеронимы, ее взгляд не от мира сего. Она была одной из самых набожных сестер и непрестанно молилась.

И в последнюю очередь я подошел к послушнице по имени Тереза, которая приехала в монастырь совсем недавно. Ей было всего шестнадцать, и когда я глядел на ее красивое печальное лицо, мне чудилась, будто какая-то мрачная тайна преследует эту девушку. Ее глаза, опущенные долу, притягивали мой взгляд, и я нередко ловил себя на том, что таращусь на нее не мигая. Сжимая пальцами поднос, я изо всех сил старался не смотреть на ее прелестные алые губы и гладкие белые щечки, но ничего не мог с собою поделать. Мне хотелось их потрогать, и помимо своей воли я коснулся ее подбородка краешком подноса. Черные угли ее глаз вспыхнули пламенем, и золотой поднос выскользнул из моих дрожащих потных пальцев. С оглушительным звоном он ударился о каменные плиты пола и, продолжая грохотать, долго подскакивал, прежде чем наконец наступила тишина. Мать-настоятельница отругала меня, но, к счастью, на подносе не было крошек тела Господня, которые пришлось бы оплакивать.

В тот день, сразу по окончании мессы, настоятельница отправила меня в город. Поскольку монахиням разрешалось покидать монастырь только в крайних случаях — в связи с болезнью, пожаром или войной, все контакты с внешним миром были возложены на меня. Каждую неделю я отвозил на рынок в Кармону сваренный монахинями апельсиновый джем и заодно выполнял другие поручения настоятельницы.

От июльского зноя было трудно дышать, и я едва передвигал ноги. Чтобы защитить прохожих от палящего андалузского солнца, через улицу, ведущую к рынку, были натянуты полотнища ткани, но все равно мало кто решался выходить из дома в самую жару. Крестьянская девочка примерно моего возраста предложила купить у нее лимоны, но я был без денег. Она захихикала и убежала, оставив меня рядом с фруктовым прилавком, возле которого дремал хозяин.

Мое внимание привлекло зеркало в деревянной оправе, которое вместе с другими товарами выставил на продажу бродячий торговец из Дании. Подобные вольности были запрещены в монастыре, и потому я никогда прежде не имел возможности увидеть свое отражение. Убедившись, что никто за мной не наблюдает, я с интересом принялся рассматривать собственное лицо. Выглядел я на удивление старше, чем рисовало мое воображение. Черные волосы, схваченные тесьмой на шее, были длинными, как у Иисуса Христа. Глаза цветом напоминали шоколад без примеси молока, хотя в ту пору я, разумеется, имел слабое представление о шоколаде, как и о прочих деликатесах.

Потом в зеркале замаячили фигуры всадников, и мне пришлось прервать свое бездумное созерцание. Двое из прибывших в город всадников были монахами-доминиканцами, в черных плащах с капюшонами, накинутых поверх белых одеяний. Третий был одет во все черное, и его голову венчала высокая плоская шляпа законника. Я быстро обернулся и заметил, как они остановили девочку — ту самую, которая предлагала мне купить лимоны. Монах, который выглядел моложе, спрыгнул с лошади. У него были длинные черные бакенбарды, на лбу выступали вены, а острый нос был под стать тоненькой козлиной бородке. Он схватил девочку за руку, и слащавая манера, с которой он заговорил, не могла скрыть змеиной угрозы, звучавшей в его голосе:

— Поможешь ли ты нам, милое дитя?

Девочка испуганно кивнула.

— Дети всегда замечают то, что сокрыто от других… Ответь мне, известен ли тебе человек, который произносил проклятья в адрес церкви и ее таинств? Может быть, это кто-нибудь из твоих соседей или родственников, или даже твои собственные родители?

Девочка помотала головой из стороны в сторону.

— Может быть, кто-то блюдет заповеди Моисея, Магомета или Лютера?

Она снова покачала головой.

— Алюмбрадос? Есть ли среди вас алюмбрадос? — продолжал настаивать монах, хотя трудно было себе представить, что девочка и в самом деле могла знать виновных в этой ереси. Она в ужасе покачала головой и попыталась высвободить руку из его цепкой хватки.

— Растлители? Содомиты? Прелюбодеи? — последнее слово он произнес с особой страстью.

Голова девочки и все ее тело дрожали, и я поневоле устремился ей на выручку. Торговец фруктами, стоявший рядом, тотчас схватил меня за руку и удержал от этого намерения.

— Ты что, с ума сошел? Ты не знаешь, кто это такие?

Я покачал головой.

— Святая инквизиция, — прошептал он ужасные слова, и мое сердце на мгновение остановилось.

В конце концов другой монах, постарше, решил вступиться за девочку:

— Брат Игнасио, я сомневаюсь в том, что ребенок знает об алюмбрадос или прелюбодеях.

Брат Игнасио взглянул на него с улыбкой, скорее похожей на гримасу.

— Как вам известно, брат, дети — наши лучшие информаторы. — Он снова повернулся к девочке, и в его голосе опять зазвучало фальшивое умиление: — Не могла бы ты показать нам, где находится монастырь Пресвятой Богоматери?

Трясущейся, как у старухи, рукой девочка махнула в сторону дороги.

В этот момент мне пришло в голову, что необходимо предупредить настоятельницу. Не знаю, откуда взялась эта уверенность, но я чувствовал, что обязан сделать это во что бы то ни стало. Оседлав Замбомбу, я направился в монастырь не по главной дороге, а коротким путем через поля. Я пинал и понукал осла до тех пор, пока он не понесся так быстро, как только мог. Возможно, он испытывал тот же страх, который гнал вперед и меня. Возле амбара я соскочил с Замбомбы и юркнул в потайную дверь, которую было почти не видно за пышными ветвями магнолии. Позднее в дупле этого дерева я буду оставлять любовные записки, моля Бога, чтобы не попасться на глаза наблюдательной настоятельнице.

На пороге кельи я замешкался, и у меня перехватило дыхание. Матушку я застал за ее обычным занятием, которое наблюдал еще ребенком. Из гигантского деревянного креста, висящего на стене, торчали три огромных гвоздя. Чтобы дотянуться до них, ей приходилось вставать на стул. Затем, ухватившись руками за два верхних гвоздя, она опиралась ногами на третий, отталкивала стул и прижималась к кресту всем телом. Повиснув таким образом на кресте, она молилась часа два или три.

— Матушка… настоятельница, — проговорил я, заглядывая в приоткрытую дверь и пытаясь совладать со своим дыханием. Она не слышала меня, взгляд по-прежнему оставался отрешенным. — Свя…тая инкви…зиция … идет.

Вздрогнув, она очнулась и встревоженно переспросила:

— Святая инквизиция?

Я быстро кивнул.

— Я видел их… в городе. Они… спрашивали дорогу… в монастырь.

Пододвинув стул, я помог ей спуститься. Ее руки все еще оставались красными и были сведены судорогой.

— Передай всем сестрам, чтобы собрались в часовне, а сам потом спрячься, — велела она.