— Сойду с ума — вот что со мной скоро случится. Сделай что-нибудь, пожалуйста.
— Ладно, всё, расслабься. Я позвоню доктору Химмельблау.
Я возвращаюсь на пост сиделки и уже собираюсь ей позвонить, но стоит мне коснуться пальцами трубки, как раздается звонок: один, длинный.
— У тебя завтра выходной, да? Давай что-нибудь устроим. Как насчет съездить куда-нибудь. Ты и я, а?
— Кармель, я сейчас перезвоню. Мне надо вызвать доктора.
— Что стряслось?
— Не знаю. Пациент этот придурочный. Всегда такой пассивный, почти вечно в ступоре, а сегодня взял и решил усложнить мне жизнь.
— Что он хочет?
— Смотреть телевизор.
— О Боже всемогущий! Пациент — и со своими собственными желаниями! Немедленно звони врачу!
— Кармель, я тебя прошу.
— И что ещё надо этой маленькой свинье?
— Кармель, ты просто не знаешь, что тут происходит. И он ещё странно выражается, несет бессмыслицу.
— Ах, так он чего-то хочет, да ещё и странно выражается? Кошмар! Возмутительно! Давайте напичкаем его лекарствами. Он у нас узнает, как нести бессмыслицу.
— Кармель, ты даже понятия не имеешь, о чем говоришь. У меня тут ЧП. Я тебе перезвоню.
Я вешаю трубку и звоню доктору Химмельблау. Она берет трубку, но ставит мой звонок на ожидание. Теперь я сижу тут как дурак, прижав трубку к уху, и слушаю, как Гольдмил в соседней комнате бредит о своём идоле.
— Однако у Джули Стрэйн есть не только непреодолимая сексуальность. Конечно, она вызывает чисто плотские страсти, но — и возможно, в этом весь парадокс, — она есть символ чистоты и невинности. Девушка с блестящими как звезды глазами с потрясающим телом женщины легкого поведения, Джули Стрэйн чудесным образом сочетает вопиющий, провоцирующий эротизм, природное процветание и детскую честность.
Наконец, она переключается на мой вызов.
— Что у вас?
— У меня проблемы с Амосом Ашкенази. Он ведет себя бесцеремонно.
— Бесцеремонно?
— Нетерпеливо, упорствует, и весь синтаксис никуда не годится. Несет чушь.
— Сейчас приду.
Я вешаю трубку и возвращаюсь к Амосу Ашкенази, он ждет меня, весь напряженный и раздражённый.
— Ты позвонил доктору?
— Да.
— Она остановит его?
— Конечно. Не волнуйся. Иди к себе и постарайся расслабиться. Она сейчас придет.
— Спасибо, — говорит Амос Ашкенази, — я тебе очень обязан.
— Ладно, ладно.
Он идет к себе и закрывает дверь. Я иду к себе и достаю из рюкзака «Робинзона Крузо», но не успеваю я и открыть книгу, как мне снова звонит Кармель.
— Ты обещал перезвонить.
— Я жду врача.
— Ты был в казино в Иерихоне?
— Давай я тебе перезвоню, а?
— Давай туда поедем?
— Завтра, что ли?
— А почему нет?
— Мне надо написать мою работу.
— Я же её тебе написала?
— Мне надо кое-что подправить.
— Сделай это сегодня вечером.
— Кажется невероятным, что всего несколько лет назад никто не знал о том, кто такая Джули Стрэйн, — доносится до меня голос Абе Гольдмила.
— Так, дай мне закончить с этим делом, — говорю я, — и я тебе сразу перезвоню.
— С каким делом?
— Но вот однажды она стала всемогущей властительницей света, как и должно было быть, и некуда скрыться на земле от блеска и славы, которые она разносит.
— Я тебе говорил: тут у меня пациент, и у него едет крыша от другого пациента, который говорит про Джули Стрэйн.
— Джули Стрэйн — везде: в кино и на видео, в книгах и журналах, по телевизору, в компьютерных играх, в рекламе, на открытках, на постерах, везде. Весь мир стал огромным алтарем во имя Джули Стрэйн, храмом поклонения её вселенской славе.
— Джули — кто?
— Стрэйн. Актриса. Я тебе перезвоню.
Только я вешаю трубку, как появляется доктор Химмельблау.
— Что вообще тут происходит?!
— Мы должны подумать о том, как нам повезло, что мы оказались теми счастливцами, кому было суждено видеть восхождение Джули Стрэйн к славе.
— Ничего особенного, — говорю я, — это Абе Гольдмил. Мне кажется, что-то не то творится с Амосом Ашкенази. Он…
— Ничего тут не в порядке, — обрывает меня она.
— Нам посчастливилось узреть рождение высшего существа и попасть под благостное прикосновение руки высшей богини любви и красоты.
— Он говорит о Джули Стрэйн, вот и все, — говорю я, — а вот Амос Ашкенази…
— Вот и всё? Да послушайте его. Да у него психоз, какого никогда раньше не было!
— Мы должны быть вечно благодарны за то, что можем предложить Джули Стрэйн наше бесконечное преклонение, и получить в ответ её бесконечную, божественную милость.
— Я вам позвонил, потому что Амос Ашкенази вёл себя странно.
— Ашкенази? Где он?
— У себя.
Абе Гольдмил видит доктора Химмельблау. Он слезает со стула и безвременно обрывает свою проповедь. Доктор Химмельблау идет к комнате Амоса Ашкенази, стучится, затем, не дожидаясь ответа, открывает дверь, заглядывает внутрь, громко захлопывает дверь и идет ко мне.
— Не вижу никаких проблем с Амосом Ашкенази.
— До этого были проблемы.
— Все это очень безответственно с вашей стороны. Я полагала, что у вас хватит сообразительности сообщить мне, если у Гольдмила или у кого-нибудь еще появятся признаки нестабильности.
— Хорошо, — киваю я и уже хочу быть где-нибудь подальше, в Иерихоне, играть до потери пульса, в Финляндии, и купаться в озере, или в Аберистуите, читать «Мабиноги»
[36]
и отрабатывать произношение без придыхания, назализацию, аспирацию или палатализацию.
Доктор Химмельблау дает Гольдмилу внеочередную дозу клопиксола и отправляет его спать. Она внимательно оглядывает весь блок, избегая моих глаз, и уходит. Амос Ашкенази выходит из своей комнаты и снова благодарит меня:
— Я знал, что на тебя можно положиться. Ты — хороший человек. Спасибо.
— Не за что.
Я возвращаюсь на свой пост, звоню Кармель и говорю, что заеду за ней завтра утром, часов в десять, мы позавтракаем и поедем в Иерихон. Я все устрою.
Потом я вешаю трубку и открываю «Робинзона Крузо», но никак не могу сосредоточиться, и тогда я беру газету и читаю статью про коптов, которые считают, что у Христа только одна сущность, частично человеческая и частично божественная, в отличие от христиан, которые верят в две сущности Христа, одну — божественную и одну — человеческую.