Запираю дверь, сажусь в машину, прогреваю двигатель и через минуту-две трогаюсь из города в сторону Тель-Авивского шоссе. На обочине стоят сожженные броневики времен 1948 года. В основном это транспортеры для перевозки солдат, атакованные на пути в осажденный Иерусалим. Как правило, я не обращаю на них внимания — ведь я видел их тысячу раз — но сегодня люди в оранжевых спецовках подновляют их. Их перекрашивают. Краска, имитирующая ржавчину. Я притормаживаю, чтобы приглядеться, но машина позади меня сигналит, и я снова прибавляю газ. Вот так. Нас жгли в Евpoпe, а когда мы спаслись бегством, нас стали жечь здесь. А вот и доказательство — в ржавчине, в нержавеющей ржавчине.
Мне надо заправиться. На улице стоит большая статуя Элвиса. Тут есть сувенирный магазин, где можно купить всякие штуки, связанные с Элвисом. Всякие открытки с фотомонтажом: Элвис посещает Стену Плача, Мертвое море или Голанские Высоты.
— А не подвезете меня в Тель-Авив?
Я заправляю машину. Рядом стоит мужчина лет сорока-сорока пяти. Он ниже меня, на нем грязные ботинки, грязные джинсы, повязанная на животе синяя рубашка и чистая, белая футболка. На футболке четыре маленьких красных силуэта: муравей, паук, богомол, сложивший в молитве ноги, и навозный жук.
— Вы ведь куда-нибудь в армию, так ведь?
— С чего вы взяли?
— Догадался.
— Вы солдат?
— Я-то? Нет.
— В запасе?
— Я — дезинсектор.
Вешаю шланг на место.
— Да я вам заплачу. Я просто никак не могу ждать автобус.
— Не надо мне платить. Просто я еду в Центральный штаб, — говорю я. Я всегда так говорю нежелательным попутчикам. Пусть себе думают, что я — агент под прикрытием, еду на военную базу с секретной миссией, такой секретной, что аж подвезти их не могу.
— Вот туда мне и надо. Спасибо вам.
Он садится в машину. Я чувствую себя не в своей тарелке, если кого подвожу, не знаю почему; такое ощущение, что мне надо извиниться за что-то: за то, что у меня есть машина, что я еду в Тель-Авив, словно бы я отдыхаю, за то, что я не коротышка или не толстый. Ставлю в магнитолу «Metal on Metal» группы Anvil и делаю звук чуть громче, чем мне надо. Не успевает проиграть половина первой композиции, как мой пассажир подает голос. Придется убавить звук.
— Что-что?
— Машину мою завербовали.
— Кто?
— Армия, кто ж ещё?
— Вы сказали вроде, что вы не солдат.
— Да не меня завербовали, а мою машину. Мой новый фургон. Я на таком работаю. И я его только что купил. Значит, у этих уродов есть сведения на все новые фургоны, которые купили в этой стране.
— Дезинсекторский микроавтобус?
— Да. Мой единственный транспорт. Меня ждут люди. Их осаждают крысы. Мне им что сказать, что мой фургон забрали в армию?
— Почему его забрали?
— Большие учения, говорят. Им не хватает полноприводных автомобилей. Слышали когда-нибудь такую чушь?
— Может, у них и были большие учения.
— В жопу такие учения.
— Может, это и в самом деле так. Может, им и вправду не хватает машин.
— Ой, не смешите меня.
— А они имеют право?
— Да естественно, имеют. Имеют право на все, что угодно. Могут завербовать вашу жену, если им взбредет, что у них нехватка женщин на учениях.
— И что вы собираетесь делать?
— А что тут сделаешь? Ничего. Машина была у них две недели. Сегодня позвонили, говорят, можно приехать и забрать её в штаб-квартире.
— И что, вам не предоставили транспорт? Ну добраться туда?
— Не смешите меня. Это армия, а не служба соцобеспечения.
Мы проезжаем через Абу Гош, одну из немногих арабских деревень, которые оставили после сорок восьмого. В Абу Гош хорошие ресторанчики, и иногда я заезжаю туда поесть и попрактиковаться в арабском, но только вот арабы всегда говорят со мной на иврите.
— Вам нравится ваша работа?
— Конечно.
— И никогда не было жалко этих насекомых, что вы убиваете?
— Вот вы едете в Тель-Авив. Вам не жалко бензин, который вы жжёте?
— Бензин — не живое существо.
— Да мне плевать, что они живые. Они причиняют неудобства — я их уничтожаю.
Я прибавляю громкость. «March of the Crabs». Мы покидаем Иудейские горы и въезжаем на Внутренние равнины. Здесь немного теплее. Дождь кончился, и я еду побыстрее: поля, на которых что-то не созрело, мирно выглядящие серебристые резервуары и целые цепочки маленьких, одинаковых, будто из набора, городков. До Тель-Авива всего пятнадцать минут езды, но из-за того, что он находится на Средиземном море, на другом краю страны, а Иерусалим — высоко в горах, близко к Иорданской границе, постоянно кажется, что едешь куда-то очень далеко.
— А вы чем занимаетесь?
— Учусь.
— Закончили?
— Нет ещё. Мне надо написать работу, и тогда всё.
— И что изучаете?
— Литературу.
— Книги читаете, то есть?
— Бывает.
— Можно вопрос?
— Конечно.
— Есть один рассказ, который я никак не возьму в толк.
— Короткий?
— Ну не такой уж и короткий. Вы читали рассказ про того парня, который превратился в таракана?
— Конечно, читал.
— Вот тогда объясните мне, если сможете: что ж семья не побрызгала его инсектицидом?
Мы проезжаем международный аэропорт Бен-Гурион, означает, что мы подъезжаем к Тель-Авиву. Я смотрю на своего пассажира. Он не пристегнут ремнем. Он смотрит на меня так, словно знает, что сейчас, несмотря на все мое образование (а может, как раз благодаря ему), я скажу самую идиотскую вещь о людях и насекомых. Ну почему мне попался этот дезинсектор? Нет бы гитарист или лингвист-структуралист, или модель с рекламы нижнего белья.
— Потому что он их сын.
— Да это смешно. Если ваш дом наводнят тараканы и скажут, что они — ваша родня, вы их что, оставите?
— Возможно.
— Это грязные твари.
— Зато пишут прекрасные истории.
— Я не думаю, что это такая уж и хорошая история. По-моему, избавиться надо от него было. Сразу.
— Но он ничего не сделал.
— Вот! Вот в чем дело. Он был паразитом.
— А по-моему, это они были паразитами.
— А, ну понятно, почему вы так и не закончили.
Аэропорт, рядом с ним свалка, потом начинается пригород, и вот Тель-Авив. Опять пошел дождь, все снова серое и медленное. Мы почти на месте, но, как всегда, тут пробка, которая начинается ещё миль за десять до города.