В ответ она прошипела: Не думаю, что это хорошо и правильно — говорить такие вещи в церкви! Пошли отсюда. К тому же ты выглядишь совсем больным. Ну зачем тебе только понадобилось говорить, что палач тычет вилкой в печень святому? Какая гадость! Лично мне кажется, он тычет ему в бок или задницу.
Что ж, может, ты и права. Хотя если вдуматься… Ведь печень находится у человека справа, верно? А вилка совсем с другой стороны. Ладно, не важно. Просто я зациклился на этой печенке, сам не знаю почему.
Ему хотелось сказать: Видишь ли, я имею полное право злиться. Говорить гадости и даже выглядеть скверно. Ведь человек, больной раком, — это я. И узнал я об этом совсем недавно, узнал о том, что скоро умру, — днем, перед той вечеринкой у Анны Уильямс, как раз перед тем, как мы встретились. Но ш-ш! Никому ни слова. Это тайна. Об этом знают только мои врачи и адвокат. Последний, бедняга, боится даже заговорить со мной об этом. Пока что.
VI
Хочется чего-нибудь сладкого. Мороженого.
Голос ее звучал сердито. К собственному удивлению, он вдруг обнаружил, что это не вызывает у него раздражения. Напротив, в нем шевельнулось слабое желание исправиться, возможно, даже покаяться.
Но тут поблизости ни одного заведения. Ты в силах пройти пешком минут десять?
Да, если ты понесешь обе сумки.
И он подумал, что снова выбрал совершенно абсурдный маршрут, нелепое направление. Он будет угощать ее мороженым в кафе с видом на конную статую Бартоломео Коллеони и огромный кирпичный массив церкви Святых Джованни и Паоло. А там, за церковью, — фасад доминиканской школы Святого Марка, отданной ныне под гражданский госпиталь, где находится знаменитая коллекция старинных хирургических инструментов. Интересно, сильно ли они отличаются от пыточных инструментов? Наверное, лишь целью, с которой были созданы. Вряд ли те, что используются теперь в операционных больницы «Херли и компания», куда хотят положить его, менее ужасны. Нет, конечно, зато анестезия шагнула с тех пор вперед. И пока хирург усердно звенит сталью, устраняя пришедший в негодность орган, пациент плавает в море кошмарных сновидений.
И хотя кафе, баров и прочих подобных заведений везде полно — и рядом с церковью Иезуитов, и на пути к гостинице, — он почему-то привел Лину именно в это кафе, названия которого не знал или же просто забыл. Зато месторасположение было точно ему известно, поскольку прежде, бывая в Венеции, он частенько заходил в церковь полюбоваться росписями Веронезе и Беллини. И надеялся, что, когда они наконец попадут туда, знакомый вид успокоит и умиротворит его душу. Однако ничего подобного не произошло.
Они уселись за столик на площади. Подзываемый энергичными жестами, лениво подошел официант, и Мистлер заказал ванильное мороженое для Лины и кофе для себя. Он все же допил чашку — кофе показался просто отвратительным на вкус — и запил его бокалом холодной воды, отчего немного полегчало. Лина, похоже, была вполне довольна своим мороженым. Мистлер не изменил намерения быть с ней любезным и милым, но все эти тонкие чувства пришлось отбросить — он боролся с приступами тошноты. Она накатывала на него волнами. А ведь прежде хвастался — и не без оснований, — что желудок у него просто луженый. Никогда не страдал от морской болезни, не знал, что такое запор или понос. И эти позывы изрыгнуть из себя мерзкую массу — омерзительное уже само по себе действо — были известны ему лишь со стороны, из наблюдений, как это происходит с другими. В частности, с Питером Берри, который в равной мере страдал и от несварения, и от приступов тошноты. Следовало ли винить в том чашку противного кисловатого кофе, или же давала знать о себе печень, неоднократно упомянутая всуе? Теперь он понял, что имел в виду Билл Херли, говоря о том, что его ожидают разного рода неприятные ощущения.
Неужели прошло?.. В таких случаях Питер Берри почему-то всегда просил подать ему «коку». И Мистлер решил, что можно попробовать, пока еще не слишком поздно.
Сколь ни удивительно, но «кока» помогла. Возможно, эта бурда действительно обладает целебными свойствами — кстати, они в агентстве дважды провалили рекламу этого продукта, несмотря на все старания и личный его вклад. Или же тут сыграл роль старый как мир и простой принцип — заглушить один противный вкус другим, возможно, еще более противным? Надо будет спросить у онколога. На миг он испытал даже нечто похожее на благодарность к Питеру за эту конкретную, пусть даже незначительную, косвенную любезность. Впрочем, чтобы рассчитаться, от него потребуется куда как больше, в этом Мистлер был просто уверен.
А можно мне еще мороженого? Только на сей раз пусть будет шоколадное и фисташковое. Или ты считаешь, это уже слишком?
Как приятно видеть, что к его жертве возвращаются веселость и оптимизм.
Да Господь с тобой, ничего я не считаю! Ты честно заслужила это, проделав большую работу по съемке столь недостойной персоны, как я. И пройдя весь этот долгий путь от церкви к кафе.
Мне страшно нравится твое лицо. И вообще ты очень похож на этого типа, вот только нос у тебя покороче.
И она указала на Коллеони.
Все же «кока» оказалась не столь уж замечательным средством. И он заметил: Ты хочешь сказать, я такой же воинственный и злобный?
На втором курсе Питер вдруг перестал ходить на лекции по литературе викторианской эпохи, которые они посещали вместе. А сочинение на двадцати страницах по роману «Большие ожидания»
[31]
, работу, считавшуюся куда более важной, чем выпускной экзамен, предстояло сдать на следующий день. Питер не написал ни строчки, хуже того — он даже книги не читал. И пребывал в полном отчаянии. Не сдать работу означало полный провал, самую низкую оценку и, как следствие, возможное отчисление из колледжа. Мистлер написал сочинение — разбор образа Пипа, — где этот герой представал невыносимым педантом и снобом. И вот за ночь он сочинил как бы зеркальный его образ, постарался выявить в Пипе некие скрытые качества, благодаря которым его можно было считать истинным английским джентльменом. И очень ловко обошел при этом проблему, можно ли считать истинно английским джентльменом человека, который вовсе не обязательно сноб, уж не говоря о том, что не педант. Оба сочинения получили высшую оценку — «А» с плюсом, преподаватель курса не уставал рассыпаться в похвалах. Питер был страшно благодарен. Теперь он мог рассчитывать, что в Гарварде его оставят.
Мистлер ни разу не упомянул — а Питер делал вид, что не замечает этого, — о своих страданиях, внутренней борьбе с кодексом чести, который ему успели вдолбить еще в средней школе. Ведь то, что он сделал, — обман и подлог чистой воды. Невысказанным, но не замеченным Питером остался и еще один аспект этой проблемы: Мистлер беспокоился, что его друг может попасть в беду, переоценив собственные способности и возможности, искренне поверив в то, что он ничем не хуже Мистлера. Возможно даже, их дружбе грозит опасность, возможно, он плохо влияет на Питера? Влияет! Ха, просто смешно!