«Смерть и преисподняя, — раздумывал Джейми, — я принес священную клятву служить тайпэну, кто бы им ни был, а теперь его мать хочет… опять же она — мать и потому имеет право знать, не так ли? Вовсе не обязательно, да вот только миссис Струан имеет, потому что она — миссис Струан и… ну… ты привык делать то, что она хочет. Разве ты годами не выполнял все её приказания, её просьбы, её предложения?
Ради всех святых, перестань обманывать себя, Джейми, ведь на самом деле это она долгие годы управляла Кулумом и всей компанией Струанов, но ни ты, ни другие просто не хотели открыто признавать этого?»
— Правильно, — пробормотал он, потрясённый этой мыслью, которую так долго запихивал поглубже в тайники своего сознания. Почувствовав вдруг смущение, он торопливо взял себя в руки и попытался скрыть свой промах, но кругом все по-прежнему слушали одну только Анжелику.
Кроме Норберта.
— Что правильно, Джейми? — спросил он под шум разговора, улыбаясь своей непроницаемой улыбкой.
— Все, Норберт. Прекрасный вечер, а? — К его огромному облегчению Анжелика отвлекла их обоих.
— Доброй ночи, доброй ночи, Анри, джентльмены, — произнесла она под общий протестующий гул. — Мне очень жаль, но я должна ещё навестить своего больного, перед тем как лягу спать.
Она протянула руку. Сератар поцеловал её с уже давно освоенной элегантностью, Норберт, Джейми и все остальные — неловко, и прежде чем кто-либо успел вызваться, Андре Понсен спросил:
— Может быть, вы позволите мне проводить вас до дома?
— Конечно, почему нет? Ваша музыка околдовала меня. Ночь была прохладной и облачной, но достаточно приятной.
Анжелика красиво набросила на плечи шерстяную шаль; нижняя оборка её широкого кринолина, предоставленная своей участи, волочилась по грязным доскам деревянного тротуара, столь необходимого во время летних дождей, превращавших дороги в сплошные болота. В этот миг только крошечная частичка её сознания волочилась по грязи вместе с несчастным куском материи.
— Андре, ваше искусство удивительно. О, как бы я хотела играть так же, как вы, — говорила она с полной искренностью.
— Это всего лишь практика, практика — и ничего больше.
Они не спеша шли к ярко освещенной фактории Струанов, дружески беседуя на французском. Андре отчетливо чувствовал на себе завистливые взгляды мужчин, направлявшихся через улицу в клуб — шумный, полный людей, манящий; он был согрет этой девушкой, не похотью, страстью или желанием, а просто её компанией и её счастливым щебетом, на который ему едва требовалось отвечать.
Прошлой ночью на «французском» ужине у Сератара в отдельном кабинете отеля Иокогамы он сидел рядом с ней и нашел её молодость и напускную фривольность освежающими для себя. Её любовь к Парижу и знание города, его ресторанов, театров, разговоры её юных друзей и подруг, шутки про них и про прогулки пешком или верхом в Булонском лесу, вся будоражащая кровь атмосфера Второй империи наполнили его ностальгией, заставили вспомнить свои собственные студенческие дни и то, как сильно он скучал по дому.
Слишком много лет прожито в Азии, в Китае и здесь.
«Любопытно, насколько эта девочка похожа на мою собственную дочь. Мари столько же лет, обе родились в одном и том же месяце, июле, те же глаза, тот же цвет волос, кожи…
Возможно, похожа на Мари, поправил он себя. Сколько лет прошло с тех пор, как я расстался с Франсуазой, оставив их обеих в пансионе недалеко от Сорбонны, который содержала её семья и в котором я тогда снимал комнату? Семнадцать. А сколько лет прошло с тех пор, как я видел их в последний раз? Десять. Merde, мне ни в коем случае не следовало тогда жениться, сколь обворожительна ни была Франсуаза. Из нас двоих именно я во всем виноват, не она. Что ж, по крайней мере, она снова вышла замуж и сейчас заправляет родительским пансионом. Но вот Мари?»
Шум волн проник в его сознание, и он посмотрел на море. Над головой прокричала одинокая чайка. Недалеко от берега горели штаговые огни их флагмана, стоявшего на якоре, и это развеяло власть воспоминаний, вернув его к действительности и заставив сосредоточиться.
«Какая ирония, что эта девчурка становится теперь крайне важной пешкой в Большой игре — Франция против Британии. Да, но такова жизнь. Отложить мне все до завтра или до послезавтра или сдать карты прямо сейчас, как мы договорились, Анри и я?»
— Ах, — говорила она, обмахиваясь веером, — я так счастлива сегодня вечером, Андре, ваша музыка дала мне так много, я вдруг снова почувствовала себя в опере, эти звуки уносили меня вверх и вверх, пока я не ощутила тонкий аромат Парижа…
Против своей воли он был зачарован. В чем тут дело? В ней самой или она просто напоминает мне, какой могла бы сейчас стать Мари? Не знаю, но так и быть, Анжелика, сегодня я оставлю тебя на твоем счастливом воздушном шаре. Завтра будет ещё не поздно.
Тут его ноздри уловили легчайший аромат её духов, «Vie de Camille», напомнив ему о флаконе, который он с таким трудом выписал из Парижа для своей мусуме Ханы — Цветка, — и внезапно охватившее его озлобление как вихрем смело все его благородные побуждения.
Поблизости не было никого, кто мог бы их слышать, Хай-стрит лежала почти пустынная в обе стороны. Но он все равно понизил голос:
— Мне очень жаль, что приходится говорить вам все это, но мне стало известно кое-что, о чем вы должны знать. Не представляю даже, с чего мне следовало бы начать, но… ваш отец посетил Макао несколько недель назад, он очень крупно играл там и проиграл. — Понсен заметил, как мгновенно побледнело её лицо. Его душа распахнулась навстречу ей, но он продолжал следовать плану, который они выработали с Сератаром. — Извините.
— Очень крупно, Андре? Как это нужно понимать? — Её слова прозвучали чуть слышно, он видел, как она смотрит на него широко открытыми глазами, напряженно застыв в тени здания.
— Он потерял все: своё дело, ваши средства.
Она охнула.
— Все? Мои средства тоже? Но он не может?
— Мне искренне жаль, но может и уже сделал. Закон позволяет ему это: вы его дочь, вы не замужем, не говоря уже о том, что вы несовершеннолетняя, он ваш отец и вправе распоряжаться и вами, и всем, что вам принадлежит, но вам, разумеется, это и так известно. Ещё раз извините, мне очень жаль. У вас есть какие-нибудь ещё деньги? — поинтересовался он, зная, что у неё не осталось ни гроша.
— Простите? — Она вздрогнула всем телом и постаралась заставить свой мозг мыслить ясно. Неожиданность, с которой ей открылось, что второй из её самых ужасных страхов стал теперь реальностью и достоянием гласности, в клочья разодрала тот столь тщательно свитый кокон, в котором она пыталась спастись. — Откуда… откуда вам известно все это? — запинаясь, пробормотала она, слепо ища руками какую-нибудь опору. — Мои, мои средства принадлежат мне… он обещал.
— Он передумал. А Гонконг — та же деревня, в Гонконге нет секретов, Анжелика, ни там, ни здесь ничего нельзя утаить. Сегодня я получил послание с нарочным из Гонконга, от одного из деловых партнеров. От него я узнал детали — он был в то время в Макао и видел всю катастрофу своими глазами. — В голосе его слышалась дружеская озабоченность, таким и должен был быть голос друга, но говорил он только половину правды. — Он и я… мы… нам принадлежат некоторые из векселей вашего отца, он брал у нас деньги в прошлом году и до сих пор не вернул. Новый страх пронзил её.