Моя другая жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Пол Теру cтр.№ 88

Один сюжет, поведанный мне за обедом неким голландцем, имел место в Эйндховене, родном городе рассказчика. Каждый вечер в субботу — дело было после войны — на эйндховенском вокзале появлялась пожилая чета. Их сын попал в плен к немцам, и они ждали его возвращения. Именно по субботам поезда привозили домой узников немецких лагерей. В первый послевоенный год из вагонов кучей вываливались освобожденные голландские солдаты и кидались в объятья ликующих родственников. Постепенно их становилось все меньше, а в пятидесятые годы не было уже никого.

Но пожилая чета продолжала приходить на вокзал по субботам — встречать поезд из Германии. Пассажиры, покинув вагоны, шли мимо, перрон пустел, и тогда эти двое уходили домой. Они не изменяли своей привычке несколько лет, потому что не получали никаких известий и хотели быть на вокзале, когда приедет их сын, если он еще жив. Это был ритуал, и то, что началось с попытки увидеть возвращение из плена, превратилось в неусыпное бдение.

— Я не раз видел, как они вглядываются в лица пассажиров, ища своего мальчика, — сказал мне голландец. — Даже если им нездоровилось, они все равно приходили и ждали.

Мой собеседник погрузился в молчание, вспоминая стариков на пустом субботнем перроне и то, как они всегда уходили домой одни.

— Мои слова, наверное, вас ужаснут, — произнес он напоследок, — но я испытал облегчение, когда они умерли. Это было невыносимо — видеть их на вокзале каждую неделю.

Рассказ голландца мне понравился. «Я испытал облегчение, когда они умерли» — потому что они ждали, и не уставали ждать, и надеялись на то, чему не суждено сбыться. Да, рассказ и вправду оказался стоящий, но что я мог прибавить к услышанному? — а связать это с тем, о чем я писал, мне вряд ли бы удалось.

Истории Эриел всегда были любопытны, но не годились в дело.

— Я только что закончила подбирать актеров для фильма о некрофилии, — сообщила она как-то раз. — Понимаю, это звучит непристойно, но мы стараемся все делать со вкусом. Не смейся. Во всяком случае, я отыскала изумительную молодую актрису, которая потрясающе играет покойницу в сексуальных сценах. На днях во время одной такой сцены ей на веко села муха, так она даже не моргнула. Вот это игра.

Звонки Эриел из Калифорнии доставляли мне наслаждение, словно так я получал известия из реального мира.

— Ну, рассказывай.

— Нет, я лучше пришлю тебе текст, — возразила она. — На самом деле это не история. Это сценарий.

— Ты хочешь со мной посоветоваться? По поводу сценария?

— Нет. Я хочу, чтобы ты прочитал его и подумал — может, тебе захочется сняться в новом фильме Питера?

— Ты шутишь?

— Абсолютно не шучу. Роль небольшая, но ты в ней блеснешь.

— Я отродясь не играл в кино.

— Подумаешь!

— Эриел, не посылай мне сценарий. Я никогда не смогу сыграть в фильме.

— Да почему же?

— Я не актер. И самых простых вещей не знаю.

— А режиссер на что?

— Я не хочу учиться. Я писатель.

— Парень-то у нас писатель, — протянула она. — Вот что самое главное.

— Не могу, и все.

Я посмотрел на часы.

— Мне пора возвращаться к работе.

Мы еще минутку поговорили, обменялись любезностями, и я повесил трубку.

Блокнот с китайскими записями лежал у меня под рукой. Страница о провинции Гуандун в начале лета: жара, дождь, бамбуковые заросли, треск цикад. Все это было у меня в голове; я это ощущал и видел, но не мог перенести на бумагу.

В тот день я не написал больше ни строчки. Я пытался, я машинально что-то чертил на листке бумаги, так и сяк переделывал фразу, но ничего не выходило. Неожиданная и безрезультатная борьба завершилась усталостью и раздражением.

Наутро я опять взялся за дело, написал несколько слов, но дальше не продвинулся. Тогда, все бросив, я отправился на прогулку. Маршрут у меня всегда был один: по склону холма я спускался к реке и, перейдя мост, шел либо на восток к галерее Тейт, посмотреть картины, либо прямо вперед, по Бофорт-стрит, к кинотеатру «Эй-би-си», что на Фулем-роуд. Пока я шагал к реке, холодный дождик только слегка моросил, но на мосту разыгрался вовсю и принялся с силой хлестать по деревьям, срывая с ветвей увядшие листья. Я сел в сорок девятый автобус и доехал до кинотеатра.

Дневные сеансы сами по себе были вполне безобидны, однако в памяти моей запечатлелись как некое запретное удовольствие. Как-то я встретил днем в кино Ринго Старра: один, в темных очках, с бородой, воротник поднят. Он покупал билет; я стоял позади, зная, что сейчас мы совершаем один и тот же проступок. От чего он прятался?

На дневном сеансе крутили фильм «По подозрению», английский фильм о визите американских полицейских в Скотленд-Ярд. Деньги на него явно ушли небольшие, однако состав исполнителей бесспорно производил впечатление. Во многих я узнал актеров Королевской Шекспировской труппы. Но как ни старались англичане, передать американский выговор и особенности речи им было не под силу. Реплики их от этого звучали фальшиво, искусственно, а ругались они вообще как ирландские крестьяне. Вся достоверность фабулы пошла прахом. Если вы улавливали акцент героя, то просто не верили ни единому его слову. Парадокс состоял в том, что ради достоверности акцент должен был чувствоваться, но не так вызывающе заметно.

Из кинотеатра я зашел в книжную лавку неподалеку, купил роман «По подозрению», принялся читать его прямо в автобусе и увидел, как он правдив и точен в деталях. Меня с чисто профессиональной точки зрения интересовал способ подготовки прозы к экранизации.

Уже дома, сидя за письменным столом среди вороха китайских записей и вчерашних «фальстартов», я вспомнил актера, игравшего осведомителя. У него была только одна реплика: «Все они одинаковы. Мразь». Он был американец. Это слово — «мразь» — застревало в памяти. Движение челюсти актера, мстительный изгиб губ… Он был не проходной фигурой, а важным элементом фильма; актеров подбирали с толком. Мне он понравился, и я вдруг понял, что беззвучно говорю себе: «Это я мог бы сыграть».

Говорить так, однако, не следовало. Я был писателем. Актер-исполнитель есть нечто противоположное писателю. Любой литератор, попробовавший играть, обречен. Сэм Шепард стал куда менее интересным писателем после того, как зритель узрел его физиономию во всю ширину экрана. Разве можно было принимать всерьез прозаика Харолда Пинтера, увидев Пинтера-актера, постоянно бьющего на дешевый эффект? Ежи Косинский появился в «Красных». Косинский покончил с собой.

Весь следующий день я не мог работать. Алисон позвонила со службы, напомнила, что нас пригласили на прием, устраиваемый Би-би-си. Я ни слова не сказал ей насчет предложения сыграть в кино. Это был еще один мой секрет, правда не слишком важный, ибо я уже принял решение. Я глянул на блокноты с записями, ощутил усталость от одной только мысли о предстоящей работе и пришел к выводу, что сегодня у меня нет вдохновения. Мне требовалась идея — фраза, слово, намек, что угодно. Я решил устроить себе день отдыха и поехать в Кембридж, посмотреть в музее Фицуильяма картины китайских художников, изображавшие иностранцев. Это могло пригодиться для книги. Как мы выглядим с точки зрения китайцев? Даже если б я не нашел на выставке носатых и рыжих чужеземных дьяволов, выставка все равно стоила того, чтобы на время покинуть Ливерпул-стрит. Одинокие поездки в поезде, даже короткие, успокаивали меня и одаривали идеями.