Моя другая жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Пол Теру cтр.№ 55

Девяносто шесть фунтов я должен был ежемесячно вносить за квартиру, и мне не верилось, что мы слопали целый такой взнос. Но куда больше пугало то, что мне предлагалось оплатить свою долю. Вспомнилось распоряжение леди Макс «Принесите еще вина».

— А обслуживание входит в счет? — поинтересовался Марвуд.

— Будем считать по четырнадцать с носа, — сказал Хивидж.

Супруги Лаш побелели, на их лицах отразилось то же отчаяние, какое испытывал я.

— И еще по фунту с каждого на чай. — Хивидж выпустил счет из пальцев.

— Итого ровно по пятнадцать.

Марвуд принялся отсчитывать купюры в толстом кожаном кошельке.

Пятнадцать фунтов! Именно столько мне платили за рецензию. Хивидж знал это, но ему было явно наплевать. Я сделал вид, что шарю в бумажнике, хотя прекрасно знал, что такой суммы у меня и близко нет; у Пиппы тоже не было, и во мне шевельнулось к ней какое-то родственное чувство. Она выписала леди Макс чек, мистер Лаш сделал то же самое. Я пощупал в бумажнике хрустящую пятифунтовую купюру. Там же лежало несколько монет, но они нужны были мне на автобус.

— Вынужден стать вашим должником: остальное верну позже, — сказал я.

— Я получу с вас должок так или иначе, — отозвалась леди Макс.

Автобус шел лишь до автовокзала возле моста Баттерси, а потому, оставшись без пенса, я под моросящим дождиком раздраженно затопал домой пешком.

Единственным непреложным фактом моей лондонской жизни была моя литературная работа. Я чувствовал, что только так завоюю себе место в этом городе. Хотя действие моего романа развертывалось в джунглях, его пронизывала атмосфера Лондона. Для меня он был чисто лондонским произведением. Интересно, думал я, а если бы все было наоборот, если бы я где-нибудь в Новой Гвинее писал о жизни в Лондоне, был бы сходный эффект? Ощущалась бы в книге атмосфера джунглей, буйной природы и слепящего солнца?

На следующий день мне необходимо было сесть за работу в полном одиночестве. Алисон без особого интереса спросила, как прошел вечер.

— Прекрасно, — ответил я. — Роскошная еда, светская беседа, сплетни и несварение желудка. Я даже не напился.

— Хорошо, что я осталась дома, — заключила Алисон.

Я слегка завидовал ее безразличию. Вот откуда такая безмятежность! Меня же снедало паскудное любопытство ко всему на свете, которое приходилось всячески скрывать, потому что совать нос в чужие дела и задавать лишние вопросы у англичан совершенно не принято.

Больше я почти ничего не рассказал ей про странный званый обед в складчину, который устроила леди Макс, — как она нас пригласила, заказала еду и вино, а потом заставила всех платить. Я скрывал свою растерянность, потому что не в силах был выложить Алисон всю правду. Как я мог описывать все эти малопонятные подробности, если сам в них еще не разобрался? История эта ведь не закончилась, даже до середины не дошла. Я был уверен, что продолжение не заставит себя ждать. И последствия тоже.

Как всегда, я сел за стол и продолжил работу над романом. В тот день написал один абзац, на следующий — несколько страниц. Если утром я ничего не мог из себя выжать, то после обеда заставлял себя сочинить хоть несколько строк. Зато в дни, когда писалось хорошо, я частенько оставлял роман и брался за рецензию: можно было себе это позволить, потому что я ведь уже выполнил свою творческую норму. В ту неделю, изрядно поработав над собственной книгой, я прочел первый том «Писем Генри Джеймса», попутно делая выписки в надежде, что они пригодятся для развернутой, на всю полосу, рецензии.

Когда работа стопорилась, я бродил по сырому садику позади дома, разглядывая растения. Раздирал старые птичьи гнезда, чтобы посмотреть, как они сделаны, наблюдал за трапезой пауков, за спешащими по своим делам муравьями, за улитками, с трудом переползающими в собственной слюне через кирпичи. Все эти лондонские создания я перенес в роман, в джунгли Центральной Америки. Поглядев на тоненький ручеек, я превратил его в реку с илистыми берегами и заводями.

Порой, в предвечернюю темень, до того как открываются пивные, я шел прогуляться — так лучше думалось. Бродя по улицам, я проговаривал текст себе под нос. В течение дня бывали часы, когда я не знал, куда себя деть, и это меня пугало.

Позвонил Маспрат, но я от него отбоярился. Не хотелось вникать в его жизнь — меня раздражал кавардак в его квартире, еда на бегу, его назойливая манера брать в долг и скулить при этом, его творческая несостоятельность и без толку потраченные вечера в клубе «Ламберн».

Я писал книгу. Жил в своем доме. Любил свою семью. Другой жизни в Лондоне у меня не было, и я даже не подозревал, что она возможна, пока снова не позвонила леди Макс.

— Пол, это вы, мой милый мальчик?

В ее тоне, в манере речи не было и тени шутовства. Я сразу узнал ее голос, темно-коричневый от курения. Опасаясь очередного приглашения на обед, я насторожился.

Но нет: она звонила, чтобы получить с меня должок. Именно так она и выразилась. Сказала, что я обязан сходить с ней в галерею Тейт на выставку Уильяма Блейка.

— Встретимся в фойе примерно через час, — сказала она.

Таким способом, согласившись пойти с нею на выставку, я возвращал ей долг в десять фунтов. В тот день я свою творческую норму выполнил. И не было ощущения, что я обманываю Алисон, хотя по отношению к сыновьям выходило некрасиво: я ведь знал, что меня не будет дома, когда они придут из школы. Стало быть, я не увижу, как Энтон готовит чай, не услышу традиционного вопроса Уилла: «На какой ты теперь странице, папа?» Поэтому самонадеянность леди Макс и ее требовательное «Ждите там» неприятно задели меня.

Она опоздала. Те из лондонцев, кто причисляет себя к людям влиятельным, редко отличаются пунктуальностью, зато от других требуют ее неукоснительно. Леди Макс приехала на такси; в одиночестве поднимаясь по влажным черным ступеням, она выглядела маленькой и невзрачной. Но это было мимолетное и обманчивое впечатление. Прежде я видел ее в окружении других людей, а тут, очутившись рядом с нею, я почувствовал себя очень неказистым, несовременным, словом, опять типичным американцем.

Едва поздоровавшись со мной, леди Макс сказала:

— Обожаю дождливым днем ходить в музей.

Дождя как такового не было, плыли низкие тучи, в воздухе висела обычная для лондонской зимы мглистая морось, отчего город казался еще чернее обычного.

— Есть только одно место, где бывает еще лучше, — добавила она.

Мы шли мимо эротичной композиции Родена — сплошные мышцы и выпуклости: двое сплелись в большой бронзовый грецкий орех.

— В постели, конечно, — продолжала леди Макс, — и желательно не в одиночестве.

У нее была манера произносить сентенции, на которые нечего сказать. Своего рода словесный снукер — мне оставалось только держать кий, не имея возможности им воспользоваться.