Моя другая жизнь - читать онлайн книгу. Автор: Пол Теру cтр.№ 38

— Хочу кое-чем с вами поделиться. Недавно написал…

Он был полон опасений, недобрых предчувствий и нервно сопел. Вытащил из портфеля плотную папку, раскрыл. Моему вниманию было предложено красиво отпечатанное, наклеенное на картон стихотворение в двадцать строк, посвященное страданиям путешественника, лишенного возможности объясниться с некой особой, не владеющей английским. Стихотворение называлось «Скажи что-нибудь».

Я читал его, стараясь изобрести повод для похвалы.

— Будьте беспощадны, — как и в первый раз, попросил Лазард.

— Мне нравится его резковатая прямота, — начал я. — Это разновидность антистиха. По жанру. Оно даже почти грубое, ваше стихотворение. Лирический герой (или повествователь, если хотите) слишком многого требует от этого местного парня. Намеренное отсутствие изящества — только на пользу тексту. Очень сильно.

Лазард улыбался, с неподдельным восхищением взирая на свой труд.

— Я обо всем этом не подумал, — произнес он, едва я смолк — Но, по-моему, вы правы.

Ободренный, он достал из папки и протянул мне второе стихотворение. «Рынок». Автор Гарри Лазард, — прочел я вверху страницы.

Это оказалось весьма неуклюжее сочинение; в коротких строках там перечислялись достопримечательности рынка, вполне типичные для Юго-Восточной Азии: манго и другие экзотические фрукты, куски мяса, горы рыбы, пучки ароматических и пряных трав, мешки с рисом. В сущности, то был список товаров.

— Недурно, — произнес я.

— Продолжайте, критикуйте меня.

— Вот удачная строка: «Продаются убитые животные».

Похоже, его рассердило, что я похвалил одну только эту строчку. Минуту-другую он молчал, потом заговорил:

— Это я не придумал. Это была вывеска на одном из ларьков. Я ее просто переписал в блокнот. Особо трудиться не пришлось.

— Есть такое понятие: «реди-мейд». «Готовое искусство», — сказал я. — Например, предметы, выброшенные на берег волной. Нужно истинно художественное чутье, чтобы в обыкновенной вывеске распознать поэзию.

— Справедливые слова, — кивнул Гарри. — Ну, а как насчет слабостей «Рынка»? Уверен, они имеются, я только не вижу где.

— Меня слегка смутило одно место: «Сушеные красные перцы похожи на фейерверки, что висят и покорно ждут, покуда их продадут».

Гарри поджал губы и нахмурился, сложив все лицо в суровые складки.

— Я долго трудился как раз над этой строфой.

— Я имею в виду лишь «фейерверки, что… покорно ждут». Фейерверки не ждут. Они вообще ничего не делают; они только взрываются.

— А эти выглядели так, будто чего-то ждали! — запротестовал Лазард. — Неужели вы никогда не замечали, что у некоторых фейерверков именно такой вид? Словно они ждут?

Он изобразил улыбку, поощряя меня признать его правоту и раздраженно при этом подергивая головой. Он хотел, чтобы я сказал «да». До моих ушей донесся отдаленный детский визг, потом послышался всплеск воды, а за ним ликующий возглас Алисон: «Отлично!»

— Наверно, вы правы, — сдался я.

— Конечно. И вы это в конце концов поняли.

Тем не менее в уроках поэзии далеко не все было для меня мукой, и совсем не каждый раз приходилось повиноваться чужой воле. Гарри Лазард писал стихи сравнительно редко. Больше всего ему, по-видимому, нравилось сидеть и неторопливо беседовать. Он подробно рассказывал мне о своей жизни, о борьбе, которую вел, добиваясь успеха. Отец его, одесский эмигрант, был концертирующим скрипачом, однако на приличное существование так и не заработал. Я спросил Гарри, играет ли он сам на каком-нибудь инструменте.

Он сказал:

— Ненавижу музыку.

У меня возникло сильное желание врезать ему между глаз, но я сдержался.

Он одобрил мою выдержку:

— Вы молодец. Я раз сказал то же самое одному знакомому, так он расплакался.

Потом Лазард сообщил мне, что это будет чуть ли не катастрофа, если первый миллион окажется у меня в кармане раньше сорока лет. Я успокоил его, что проблема такого рода передо мной не стоит.

Любил потолковать о политике, но, как правило, не утруждал себя даже элементарным анализом. По поводу Ли Кванью, премьер-министра Сингапура, самодура и деспота, Лазард заметил: «Главная его сила в том, что он диктатор, и главная его слабость в том, что он диктатор». Я был обескуражен и не мог решить, сказал он очень мудрую вещь или очень глупую.

Однажды он окликнул меня с веранды:

— Пол, зайдите, я хочу познакомить вас со своим гостем.

В плетеном кресле сидел бледный, сутулый мужчина лет семидесяти пяти, в мятой рубашке, явно страдающий от жары. Голос у него был тихий и какой-то вкрадчивый.

— Нат, это Пол. Будущий великий писатель, — сказал Гарри. — Между прочим, Нат тоже кое-что написал.

— Может, мне это попадалось? — из вежливости спросил я.

Печально улыбаясь — возможно, потому, что ему было очень уж трудно переносить жару, — мужчина поднял вялую кисть и слегка помахал ею в воздухе, как бы снимая вопрос с повестки дня.

— Я собираю в здешних местах материал о проказе, — сказал он.

— В Сингапуре нет проказы.

— Я остановился тут проездом в Джохор-Бару. Там сейчас несколько очагов болезни.

— Лет шесть назад мне довелось работать в лепрозории в Малави. — Я рассказал ему кое-что о колонии прокаженных в Мойо. Он весь обратился в слух и готов был, кажется, внимать мне хоть до рассвета. Задавал очень профессиональные вопросы о методах лечения, об условиях жизни и моральных проблемах. Меня поразил его интерес ко мне и моему опыту. Пожалуй, я редко встречал людей столь болезненных, подавленных и в то же время полных сострадания к ближним. Первое явственно ощущалось в его позе, жестах, в том, как он двигался; он занимал совсем мало места в пространстве.

— Откуда вы, Нат?

Он кашлянул, потом ответил:

— Родом я из Чикаго.

После того как Ахмед увез его обратно в отель, Гарри объяснил, с жадным интересом следя за выражением моего лица:

— Это Натан Леопольд, детоубийца. Помните дело Леопольда и Лоуэба?

Гарри сказал, что этот человек умирает от рака и его выпустили из тюрьмы, чтобы он смог продолжить исследования проказы.

— Меня свел с ним один тип из нашего посольства. Вы ведь навсегда запомните этот день? Вы могли бы даже о нем написать.

К концу месяца у нас составилось простое и удобное расписание занятий. Когда он не был в продолжительной отлучке, мы встречались два-три раза в неделю в одно и то же время — ближе к вечеру. Усевшись на террасе, мы непринужденно беседовали и пили чай. Через час мистер Лой приносил Гарри джин с тоником, а мне — пинту пива. Обычно речь велась о поэзии, но я уже знал, что Гарри почти ничего не читал, и бестактно было бы спрашивать его мнение о том или ином авторе. Он хотел быть моим учеником и слушать мои рассуждения о стихах. Но он хотел также, чтоб и я слушал его рассказы о жизни, женщинах, еде, питье, жаре, власти и деньгах. Таким образом, мы поочередно менялись ролями. То я был его учеником, то он моим. Он говорил, что считает это очень приятным времяпрепровождением.