Скандинавия глазами разведчика - читать онлайн книгу. Автор: Борис Григорьев cтр.№ 55

Я хорошо понимал чувства, которые владели Мейнером в этот день, и почувствовал себя виноватым. Кому же захочется проторчать целый день в душном городе из-за того, чтобы встретить на вокзале ещё одного командированного? Но поразмыслив и вспомнив, что в своё время сам «хлебнул» подобных радостей предостаточно, я не стал излишне терзать совесть: в конце концов, здесь каждый должен выполнять то, что поручат. Про себя с удовлетворением констатировал, что ранг и паспорт второго секретаря переводили меня в разряд старшего дипломатического состава, а значит, и освобождали впредь от подобных «технических» поручений посла и резидента.

Впрочем, Феликс Мейнер, эстонец по национальности, оказался «своим» парнем, и в течение длительного времени, пока у него не закончился срок командировки, мы поддерживали неплохие личные отношения. Чего нельзя было сказать, например, о его коллеге атташе Маде.

Он тактично балансирует со всеми.

Тиит Маде, как и несколько других прибалтийских сотрудников посольства, был командирован в Стокгольм по квоте МИДа Эстонии. В советские времена в советских посольствах в Копенгагене, Осло, Стокгольме и Хельсинки прибалтийские республики традиционно имели по одной-две должности — в основном атташе и третьих секретарей. Эти преимущества по сравнению с другими союзными республиками были предоставлены им потому, что в странах Северной Европы проживали значительные эстонские и латышские колонии и для поддержания культурных (и не только культурных) связей с ними предпочтительно было использовать коренных представителей.

Кроме Мейнера и Маде в посольстве работал также латыш Ивар Кезберс — жгучий подвижный брюнет, скорее похожий на молдаванина, чем на представителя северного народа, целеустремленный, экспансивный, как все комсомольские работники, умевший, однако, отлично ладить со всеми в коллективе посольства и за его пределами. Его потом сменил Альберт Лиепа, настоящий, по моим понятиям, латыш, крепкого характера и сильной воли, собранный и целеустремлённый, немного себе на уме, но не слишком, чтобы отталкивать от себя собеседника. Мне пришлось делить с Кезберсом, а потом и с Лиепой один рабочий кабинет, и потому могу с полной ответственностью говорить, что на этих ребят можно было положиться и с ними охотно пошёл бы тогда в разведку.

Интересно было бы узнать, как сложилась их судьба в наше время. А. Лиепа по возрасту должен был уже давно выйти на пенсию. Ивар Кезберс мелькнул на латышском политическом небосводе в конце перестройки и начале развала Союза. Всё-таки сказалась его неуёмная комсомольская натура, потому что он, говорят, встал у руля созданной им самостоятельной партии и одно время был даже близок к правительственным кругам Латвии. Тиит Маде проявил себя за последнее время тем, что выступал с резко антирусских и националистических позиций. Одно время он был депутатом парламента, но сейчас он что-то ничем не проявляет себя. Либо «сошёл с лыжни», либо просто мне не попадаются в руки нужные газеты, в которых бы описывались его деяния.

Во всяком случае, Т. Маде остался тем, кем он и был в тот далёкий 1977 год, когда я с ним столкнулся впервые. Уже тогда он не скрывал своей антисоветской (что для меня не было сюрпризом), и антирусской сущности, потому что ненавидел не только советский строй, но и всё русское. Он вёл себя высокомерно и по отношению к руководству посольства и выполнял его поручения через силу. Просить его об оказании какой-нибудь товарищеской услуги никому не приходило в голову. Тиит Маде, made in Estonia, так и жил посреди огромного коллектива, общаясь исключительно со своей женой и сбежавшими в своё время на Запад соотечественниками. Удивительно только, как выездная комиссия ЦК пропустила такого человека за границу и почему так долго его терпели в посольстве, где все — и резидент, и посол, и секретари профкома, месткома и прочая и прочая, — все знали, что он был за фрукт. Вероятно, из чувства ложно понятого интернационализма.

Тиит Маде не был интернационалистом и за доброе к себе отношение отплатил махровым национализмом. Сменивший его Юхансон был полной противоположностью: он был женат на русской, обладал мягким покладистым характером и воспринимался нами как свой, как русский.

...Советское посольство в Стокгольме располагается последние тридцать лет на Ёрвелльсгатан, на улице Ёрвелля — в тихом и уютном уголке микрорайона Мариефред, запертом между скалистыми проливами Малого и Большого Эссингена с запада, просторным Мэларен — с юга, Вэстербрупланом — с востока и «газетными» небоскрёбами «Экспрессен» и «Свенска Дагбладет» — с севера. Въехать на Ёрвелльсгатан или выехать из неё незаметно было практически невозможно. Не знаю, имел ли мнение представитель разведки при выборе места для строительства здания, но с оперативной точки зрения выбрано оно было исключительно невыгодно.

Впрочем, вид на Мэларен открывается от посольства достаточно живописный, и сам Ёрвелль несомненно согласился бы с этим мнением. К. Ёрвелль, учёный и просвещённый человек времён короля Густава III, прославил своё имя публицистикой. Король, с которым шведы связывают целую историческую эпоху, густавианство — своеобразный шведский век, в котором получили развитие науки, искусство, театр, литература, просвещение, архитектура, интерьер, одежда, определённая французская утончённость, — благоволил к своему публицисту, очевидно, не предполагая, что тот оказался роковым образом связанным с человеком, ставшим на путь заговора с целью устранения просвещённого монарха.

Убийцей оказался некто Якоб Юхан Анкарстрём. Родился он в семье предпринимателя, почитавшего идеи французских просветителей и особенно Руссо и воспитывавшего своих детей в строгости и простоте. Вероятно, отец сумел хорошо привить сыну свои взгляды, и знаменитый французский энциклопедист мог бы гордиться ими обоими.

А К. Ёрвелль, который по смерти старшего Анкарстрёма взял на себя роль опекуна его осиротевшего сына, утверждал, что виной всему оказалось неправильное домашнее воспитание заговорщика и что именно дом сделал младшего последователя Руссо вздорным упрямцем, наполненным духом противоречия и озлобленным оппозиционерством. К. Ёрвеллю, конечно, виднее, но, скорее всего, папаша Анкарстрём явно переусердствовал, вдалбливая идеи Руссо в бедную головку сына, а учёному мужу, каким был Ёрвелль, было, как всегда, не до таких мелочей, как исправление своего воспитанника.

Я.Ю. Анкарстрём, со временем ставший офицером, считал, что Густав III, сам пришедший к власти путём офицерского заговора, является тираном, несправедливо отодвинувшим от государственного кормила дворянство и давшим дорогу людям незнатным, «подлым». Следовательно, его необходимо устранить, то бишь убить. Таков был этот шведский руссоист.

А. в принципе культурный человек, но окурки под столом давит ногами.

Анкарстрём привлёк себе на помощь графа Риббинга и дворянина Хорна—потомков политических деятелей времён Карла XII и его сестры Ульрики. Риббинг и Хорн должны были подготовить только некоторые технические детали убийства, потому что честолюбивый Анкарстрём брал убийство короля на себя, считая его делом личной чести. Риббинг и Хорн, судя по всему, состояли в более широком заговоре, зревшем среди обиженных дворян и возглавлявшемся хитрым генералом Карлом Пехлином. Им не составило труда разжечь в груди Анкарстрёма благородный гнев и «расстелить» ему дорогу до места покушения на «тирана».