Скандинавия глазами разведчика - читать онлайн книгу. Автор: Борис Григорьев cтр.№ 34

Население раскололось на два противостоящих лагеря, которые усиленно стали обхаживать политики. Копенгаген превратился в сплошной дискуссионный клуб. Буржуазные партии выступали за присоединение к ЕЭС, рабочие и левые — против. Последних поддерживали «прогрессисты» Глиструпа. Многочисленные опросы общественного мнения показывали, что силы у сторонников и противников ЕЭС были примерно равны. Оглядываясь назад, можно сказать, что у противников всё-таки превалировали эмоции и элементы политической конъюнктуры, в то время как аргументы сторонников носили более реалистический характер. Дания без объединённой Европы обречена на застойное развитие.

Конечно, членство в Общем рынке предполагало, что датчанам предстоит выдержать сильную конкуренцию, чтобы иметь возможность экспортировать свои товары — без экспорта страна моментально скатится в пропасть. Вот этого и побаивались социал-демократы и профсоюзы, привыкшие к стабильному развитию и гарантированным социальным выплатам. Как ни странно, но буржуазные партии занимали в данном вопросе более дальновидную политику.

Но первая попытка Дании вступить в ЕЭС не удалась — население с небольшим перевесом проголосовало против. Помнится, накануне дня референдума по пешеходной улице прошла крупная манифестация противников Общего рынка, которую замыкали с десяток молодых парней и девиц, одетых в костюмы Адама и Евы. В руках они несли полотнища с надписями: «Вот какой станет Дания, если вступит в Общий рынок». Полиция нравов не посмела вмешаться в демонстрацию, опасаясь обвинений в политической предвзятости накануне референдума, хотя формальные основания для этого у неё были. Несмотря на свободу нравов, ходить нагишом по улицам никому не дозволено!

Секретарь парткома молодой коммунистке, явившейся на собрание в прозрачной блузке и мини-юбке:

— Ты мне, пожалуйста, Петрова, партийную жизнь не оживляй!

Ну что, может быть, хватит о политике?

Русский за границей если не шпион, то дурак.

А.П. Чехов

Не помню, кто — кажется, Талейран, — сказал примерно следующее.

Жизнь дипломата складывается из общения с иностранными представителями, составления отчётов в свою столицу и контактов со своими соотечественниками. Первое не представляет ему больших хлопот и даже доставляет ему удовольствие, со вторым он более-менее сносно справляется, а вот третье — наиболее сложное и неприятное занятие.

Мои собственные наблюдения, сделанные уже в то, советское время, подтверждают это высказывание. И действительно: на контакты с иностранцами — официальные или неофициальные, частные — дипломат настраивается заранее, он ставит на встречах с ними минимальные, во всяком случае, реальные цели, он знает, чего от них можно ожидать. Маловероятно, что иностранец, если, конечно, он не действует по заданию контрразведки, приготовит вам сюрприз, а ежели и приготовит, то обернёт его в красивую упаковку, и дипломат или разведчик если и будет раздосадован, то вполне оправданно, потому что такие моральные издержки априори заложены в его профессии.

А вот принимать подвохи от своих труднее. И обиднее. Начальник может договориться с Москвой об изменении твоего статуса не в выгодном для тебя ракурсе или несправедливо оценить результаты твоей работы; посол может затеять интригу, рассчитанную на увольнение твоей жены с работы и трудоустройство на её место своей протеже; офицер безопасности может заподозрить тебя в нарушении норм поведения за границей и начнёт плести вокруг тебя паутину подозрения; коллега может за твоей спиной пустить какую-нибудь сплетню; «друг или подруга семьи» может доверительно предупредить твою жену о том, что тебя видели весёлым в обществе каких-то посторонних женщин, и т.д. и т.п.

Твои отчёты в Первопрестольную, как правило, подвергаются «тщательному анализу», в основу которого зачастую положен элементарный принцип перестраховки и нежелания брать на себя ответственность. За каждым шагом сотрудника резидентуры работникам Центра чудится провокация противника. Слов нет, Центр располагает более широкими возможностями оценить и перепроверить то или иное действие загранаппарата, предупредить слишком беспечного оперработника от опрометчивых поступков, но уж слишком часто он злоупотреблял этими возможностями в ущерб здравому смыслу и оправданному в шпионском деле риску.

И что интересно: тот же работник Центра, который успешно «рубил» на корню любую инициативу своего загранподопечного, через три-четыре года меняется с ним местами, по закону рокировки превращается в мальчика для битья, доказывающего, что он — не верблюд, а битый им сотрудник резидентуры занимает его кресло и, победоносно свесив ноги с московского Олимпа, бросает в него через «бугор» разящие огненные стрелы.

Нигде так откровенно не раскрывается человеческая сущность, как в условиях заграницы. Нигде так остро не ощущается несправедливость и потребность в человеческом тепле, как за границей. Общественный строй и социальный прогресс не играют здесь роли — во все времена и эпохи работа за границей — эта ярмарка тщеславия — была сопряжена с нездоровыми явлениями. Все загранработники прошли через полосу горьких разочарований и обид. Не миновала сия чаша и меня.

Самый неприятный, на мой взгляд, компонент жизни в советской колонии — это взаимоотношения дипломатов с техническим составом. Считается, что первые — это несправедливо богом избранные люди, проводящие своё время в приятных контактах с иностранцами, на приёмах и коктейлях, разъезжающие по стране на машинах, снимающие в городе служебные шикарные квартиры. А вот технический состав — это несправедливо ущемлённый в своих правах народ, они вынуждены заниматься обеспечением работы дипломатов, обслуживать их, ютиться в посольских коммуналках, ходить пешком и наблюдать за красивой жизнью только со стороны.

Замешанное на человеческой зависти отчуждение отравляет твою жизнь, и, что бы ты ни делал, какое внимание и помощь ты бы ни оказывал коменданту, шофёру или машинистке посольства, всё равно ты останешься для них «высокомерной белой костью». Думается, и руководители посольств проводили сознательную политику «кнута и пряника», поощряя и приближая к себе поваров и завхозов и держа на расстоянии не только атташе, но и своих советников. В некоторых посольствах вторым лицом в коллективе был не советник-посланник, а хитрый проныра-завхоз, умевший угодить, а где надо—шепнуть на ухо послу или сказать комплимент его увядающей от возраста супруге.

Посол — он и в Африке посол. Он обладает полной властью в советской колонии и если захочет, то настоит на своём решении, независимо от того, что на это скажут руководители других представленных в стране ведомств.

Кстати, об Африке. Ведь был же в Мавритании послом представитель одной среднеазиатской республики (в то время было модно направлять послами в африканские и азиатские страны узбеков, туркмен, азербайджанцев, казахов), который завёл при посольстве в Нуакшоте ферму и заставлял отрабатывать на ней определённое время и дипломатов, и технический состав. (Партия как раз провозгласила курс на всемерное увеличение сельхозпродукции за счёт подсобных хозяйств.) Многочисленные жалобы в Москву не выходили за пределы здания МИДа на Смоленской площади, и посол продолжал бесчинствовать. На ферме появился любимый барашек, которому посол чуть ли не присвоил ранг первого секретаря. (О бедный Калигула, твой конь в сенате [31] — ничто по сравнению с нуакшотским барашком, а ты сам с твоей извращенной фантазией и в подмётки не годишься послам-самородкам из эпохи Великого Застоя!)