Возвращаясь к себе - читать онлайн книгу. Автор: Елена Катасонова cтр.№ 6

— Ленча, — подскочила к ней Таня. — Ну ты, блин, даешь!

— А что? — рассеянно и печально спросила Лена.

— Какая у тебя, елки-моталки, кофта, какая прическа… Лед тронулся, господа присяжные заседатели: наша принцесса снизошла до макияжа!

— Тише ты, Танька, — покосилась на мальчишек Лена.

— Да они в этом ни фига не секут, — махнула рукой Таня. — «Ты сегодня такая красивая…» А в чем дело, сроду не догадаются!

Таня болтала как заведенная, азартно блестя глазами, вытряхивая из сумки туфельки, осторожно приводя в порядок сооруженную в дорогом салоне прическу.

— А я вино принесла. И вот тебе твоя сотня, — сказала Лена.

— Винцо пока оставь здесь, в классе, — распорядилась Таня. — А сотню давай! — Она вдруг перестала смеяться, заглянула подруге в глаза. — Что с тобой, Ленча? Ты что, не рада?

— Рада, — тряхнула уже развивающимися кудрями Лена. — Ужасно рада вас всех видеть. И школу, и учителей — они, надеюсь, появятся? Даже по запаху школы соскучилась.

Таня, подрагивая ноздрями, как олененок, потянула носом воздух.

— По запаху? — переспросила она. — Какой такой здесь особый запах?

— Не знаю, — призадумалась Лена. — Может быть, запах книг?

— А в колледже? — подняла выщипанные брови Таня.

— А в колледже — запах компьютеров, — мгновенно нашлась Лена, и обе они засмеялись.

В зале грянула музыка; звуки ее донеслись через открытую дверь. Стало весело и легко. Ну и бог с ним, с Димкой, нет — и не надо! Вечно он портил ей настроение, сегодня она ему этого не позволит. Есть школа, елка, друзья, там, в зале, любимый словесник Владимир Геннадьевич, англичанка Елизавета — так обучала, что Лена сама сегодня преподает английский, — даже въедливую математичку и ту хочется видеть.

— Ну что, пошли? — нетерпеливо топталась на месте Таня.

— Пошли.

Что ни говори, удивительный это праздник — Новый год! В разгар зимы — темноты, холодов, коротких дней и длинных ночей — по всему миру вспыхивают огни на елках, летят ввысь ракеты, хлопают петарды — нововведение последних лет, — становится светлее на улицах и в домах, радостнее на душе. У Лены, к примеру, елка стоит почти месяц — с католического Рождества до Крещения, почти до конца января. С удивлением услышала недавно по радио, что советская власть не только Рождество и Крещение, даже елки на первых порах отменила. Потом уж, в начале тридцатых, разгоняясь для большого террора, снисходительно восстановила елку в правах, и потребовался для этого — да-да! — пленум их Центрального Комитета.

— За что они ее так? — поразилась Лена.

— Они вообще не любили радость, — печально ответила мать. — Нормальную, семейную радость. Первое января как выходной оставили, но и его объявили, представь себе, Днем ударника.

— Идиоты! — скривилась в презрении Лена.

— Не такие уж они идиоты, — не согласилась с ней мать. — Им казалось, еще немного, и они переделают человека. К тому же елка напоминала людям о Рождестве, о прошлой, нормальной жизни. Эти делатели революций вообще обычно мрачны, как сибирская ночь. Мрачны и самоуверенны.

— Да кто им сказал, что они вправе…

— А вот права у всех отобрали.

— Слава богу, что все это кончилось.

— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь.

— А разве мы еще не перепрыгнули?

— Кто знает…

— Леночка, милая, вот умница, что пришла! С наступающим вас Новым годом!

Улыбаясь, к ней шел, протянув на правах старшего руку, Владимир Геннадьевич.

— И вас так же.

Волнуясь, Лена впервые в жизни пожала протянутую учителем руку. Она даже покраснела от радости и смущения.

Владимир Геннадьевич… Самый умный, самый авторитетный, самый уважаемый из всех классных руководителей. Автор многих книг и методик, дважды «учитель года», всеобщий наставник и друг.

Поговаривали, что он пишет стихи — для себя, «в стол», но точно этого не знал никто.

— Как в вашем колледже с литературой? — сразу спросил он.

— Не очень, — пришлось признать Лене. — Это же юридический колледж, там все «Римское право» да «Кодекс Наполеона»…

— Плохо, — огорчился Владимир Геннадьевич. — Когда наконец все поймут, что литература в юности — самое главное: воспитание чувств, души, да и подводит к пониманию жизни. А то ведь не хватит собственной. Пока разберешься…

— Сейчас самым главным считают английский, — мило прошелестело за спинами у беседующих.

Оба оглянулись. Стройная и нарядная, в кремовой открытой блузе и шелковых широких брюках, за ними стояла, сияя серыми очами, красавица Элизабет — так все звали преподавателя английского языка Елизавету Васильевну, о которой вздыхала половина мужского населения школы. Это за ней, согнувшись вдвое, однажды подглядывал в замочную скважину двухметровый Серега — как она переодевается да прихорашивается в учительской; это его она хлопнула по лбу дверью, неожиданно, резко ее распахнув и бросив ошарашенному Сереге — «Sorry», — когда он, схватившись за шишку, с невозможной быстротой вскочившей на лбу, отпрянул, застигнутый на месте преступления, в сторону.

— Ничего подобного, — не согласился с красавицей Владимир Геннадьевич, но пыл его при виде Елизаветы Васильевны сразу остыл, он смотрел на нее восхищенно и неуверенно, тут же забыв про Лену, литературу, вообще про все на свете.

После недолгой тишины музыка грянула как-то сразу, со всех сторон, оглушительной стереофонией, и с первыми ее тактами погас верхний свет, остались гореть лишь бра по стенам и огни на елке — посредине.

— Позвольте вас пригласить, — сказал красавице Владимир Геннадьевич. — Эти дикие пляски, правда, я не танцую, но если бы через такт…

— Даже через два, — улыбнулась Элизабет. — Так будет лучше.

Владимир Геннадьевич осторожно обнял англичанку за талию, и они, не очень слушая музыку и не рискуя войти в прыгающий, беснующийся круг своих разгоряченных учеников, медленно закачались в условном полуобъятии лирических, старых времен.

Лена огляделась, отыскала глазами свободный стул, протиснулась между прыгающими и дергающимися, села на краешек, не облокачиваясь на спинку, чтобы не измять кофту. Целый ряд стульев стоял у стены, на них сидели пожилые учительницы, снисходительно поглядывая на своих питомцев, и некоторые не приглашенные на танец девицы, среди которых была и она, Лена.

Музыка смолкла так же резко и неожиданно, как началась. Стуча об пол высоченным, затейливым посохом, в зал вошел Дед Мороз, в котором, стоило ему открыть рот, народ сразу признал физрука — зычный бас, привычные командные нотки, — и началось что-то вроде веселой торжественной части: вручались грамоты победителям соревнований, назывались имена призеров последней олимпиады.