Коля, натягивая штаны:
– Сэм, ты чё?
– Военный билет, – хрипит Сэм, поворотив красную от натуги рожу, шаря почти что на дне. – Где-то он здесь. должен быть.
– Так вот же он! – и Коля из ящика с "Гальюн Таймс" достает портмоне.
До построения увольняемых оставалось десять минут.
Сэм вылил на себя весь одеколон роты.
В ЯЛТЕ
Васька Халькин привез в Ялту свою центральную нервную систему. На отдых.
Мичман Васька был подводником, а потому он был брюхат, лыс, коротковат и хронически счастлив.
Когда подводника выпускают на отдых, бархатный сезон сдвигают на декабрь.
Но даже в это время года в Ялте его встречает море зелени, очень ценный Никитский! сад с изумрудным травяным ковром, птички-фонтаны, сказочный воздух, капли дождя, лестницы мрамора и дворцы – земной рай, полный запахов, звуков, поэзии. Дикие слезы.
Редко кому удается сохранить вертикальное положение в царстве зелени после белого безмолвия, и Васька Халькин, конечно же, тут же опустился бы на четвереньки, если б у входа в Никитиский садик он не наткнулся. на кого бы вы думали? На заместителя командира по политической части.
Это обвал. Когда встречаются на отдыхе два таких изумительных украшения из одного экипажа – это обвал. Первого ждет бесцельное прозябание, второго – аритмия с безвитаминозом и бессонными ночами.
Не то чтобы Ваську Халькина нельзя было выпустить на международную дружескую делегацию. Можно было. Он уже однажды фотографировался с двумя космонавтами, из которых один был не наш, после того как обозвал их обоих «сынками» и заявил, что когда "он летал, они еще пешком ходили" и София Ротару, после ведра королевских роз, пела ему, запершись в отдельной комнате.
Ее чудесный голос два часа подряд прерывался Васькиным шлепковым рыданием.
С международной делегацией Васька бы справился. Просто он мог увести их не туда и показать им не те достопримечательности или мог выкинуть нечто такое, что на языке телевизионщиков называется "игры и танцы народов мира". Было уже. Его физиономия в таких случаях блаженно жмурилась и кивала.
– Ходить только со мной! – бросил ему через плечо смирившийся с ношей зам и, тут же представив себе, что будет с этой дивной природой, если Ваську так просто выпустить, с ужасом на него оглянулся.
Васькино лицо надело на себя надутое безразличие и покорность, буркнув что-то насчет прав всей страны на отдых.
Несколько дней они ходили по Ялте друг за другом: впереди всегда зам, обдумывающий возможные Васькины выходки, за ним – Васька, притихший, вздыхающий.
Они ходили размеренным шагом сомалийской пехоты. Как только они останавливались, Васька, как по команде, простужено восхищался предложенным видом.
Так долго продолжаться не могло. Это должно было чем-то закончиться. Кто-то из них должен был оступиться – напряжение росло – сорваться, чтоб дело докатилось до своего апогея.
– А кровь сдать можно? – Васька Халькин спросил и весь при этом подобрался, как барс в кульминации, когда они миновали веселый плакат, призывающий граждан сдавать кровь государству литрами.
– Кровь?… – зам удивился, но не насторожился. – Зачем это?… Ах кровь донорскую… – готовность отдать свою кровь на флоте всегда воспринималась с пониманием. – Кровь, наверное, можно.
Васька с места помчался так, будто от сдачи его крови зависела чья-то жизнь.
Для восстановления кровяного запаса потребовался кагор. Много потребовалось.
И потянуло на природу. В леса потянуло. В джунгли. Выть потянуло. Но не дотянуло.
До Никитских клумб Васька не дошел.
Он попал в зоопарк.
У клетки со свирепой медведицей Зоей собралась притихшая толпа. Зам локтями пробился в первые ряды. Сердце его не обмануло: довело и упало. То, что он увидел, нехорошо подкосило его ниже пояса, в обессилевшем разом желудке мерзко заныло, оральным путем пробежал холодок, во рту повис вкус дешевой дверной ручки, рука культяписто замотала, голос исчез.
В клетке, прямо за решеткой, рядом со свирепой медведицей Зоей, лицом на народ стоял Васька и говорил. Зрители, смотрители, дирекция – все, затаив дыхание, слушали Васькину последнюю речь. Временами, прерывая речь, он, обмолоченно повисая на плече у медведицы Зои, кормил ее чебуреками и объяснял ей накопившееся международное положение:
– С Польшей у нас проблемы. Ой проблемы с Польшей, ой!.. А Гвинея-Бисау нас бросит. Как ты думаешь? Оставит нас Гвинея, жаброй чувствую. Как считаешь?
Умная Зоя чутко следила за его мыслью и чебуреками.
– Вась-ка! – это зам присел и зашелся в надсадном крике. – Выхо-ди! Сгно-ю-уу!!! – и затряс головой, схватив уши руками, и забегал глазами.
Зоя оттерла Ваську плечом и заворчала.
Если кому дальше интересно, так Ваську доставали долго.
Крюками для мяса.
Во время доставания он непрерывно кивал.
ИХТИАНДР
Лично я укачиваюсь до полного бесчувствия, когда плоскость истинного горизонта наклоняется хотя бы на один градус. У нас это называется «Он звал Ихтиандра!».
Нельсон – единственное для нас утешение (для тех, кто укачивается) – что бы мы без него делали? Про него я знаю все: как он нес вахту и где стояло его ведро, но каждое новое начальство рассказывает мне про Нельсона что-то свое.
– Как это он укачивается? Так не качает же! Непонятно. Ну-ка, давайте его сюда.
– Вас в центральный.
Пойду. Обниму в последний раз раковину и пойду. Пища для укачивающихся должна быть мягкой и быстро выходящей. И не ешьте борщ – это лишнее.
– Ты что, укачиваешься?
Смотрит с интересом. Обычно я говорю «да», но для разнообразия можно сказать и "нет".
– Нет, ну что тут стесняться! Укачиваешься, да?
– Ну да, да, – киваю я. Сейчас он скажет про Нельсона.
– Даже Нельсона укачивался. Нес вахту и укачивался. И нормально все было.
Конечно, нормально. Сейчас он скажет о ведре.
– Ведро, слышь ты, ведро перед собой ставил, и вперед! И отлично все было! Флотом командовал! Фло-том! Вдумайся!
Уже вдумался. Теперь – "Нужно занять себя".
– Нужно занять себя! Не раскисать!
Про силу воли.
– Силу воли в кулак – и вперед!
"Главное – не думать".
– Главное – не думать! Работать и не думать. Самое главное – работать!
Вот орел! Где ж ты был, когда меня мучались, делали? Подсказал бы, что ли.
– Сухарей возьми и грызи!