Чеснок и сапфиры - читать онлайн книгу. Автор: Рут Рейчл cтр.№ 27

— Как ты узнаешь, какой из них неправильный? — спросила Клаудия, когда я помогала ей выйти из такси.

Моя мать не зря изучила нравы нью-йоркского общества.

— На ленче, — сказала я, остановившись под козырьком ресторана, — ты захочешь пойти в гриль-бар — посмотреть на Генри Киссинджера, тележурналистку Барбару Уолтерс или Вернона Джордана. [25] А вечером приспичит пойти в помещение, где можно поиграть в пул, потому что атмосфера там куда более романтичная. Я удивлена, что ты не знаешь этого, моя дорогая.

— Жаль, что ты меня не посвятила в свои планы заранее, — сказала Клаудия.

— Ты бы пошла? — спросила я.

— Конечно нет!

— Поэтому и не посвятила.

— Это так мне знакомо, — вздохнула она.

С Клаудией на хвосте я пересекла прохладный вестибюль Сиграм-билдинг. Все выглядело так же, как в детстве. Я припомнила себя десятилетнюю, в синем бархатном платье. Мать заставляла меня надевать его, когда мы куда-то с ней выходили.

— У них есть настоящие картины Пикассо! — говорила она. — А над баром висит композиция Ричарда Липполда. [26] Прямо как в музее. Мы возьмем какие-нибудь напитки, посмотрим, кто пришел, и пойдем обедать в ресторан.

Мне вспомнились дамская комната и мое детское смущение, когда служащая протянула мне полотенце, предложила туалетную воду, губную помаду, расческу, чтобы я навела полную красоту. «Интересно, — думала я, — что чувствует человек, проводящий всю свою жизнь в туалетной комнате, предлагающий полотенца богатым людям?» Мне было неловко за женщину, неловко за себя, когда я взяла полотенце из ее рук. Интересно, стоит ли до сих пор у раковины женщина в дамской комнате? Надо будет проверить.

Но когда я поставила ногу на первую ступеньку, служительница из дамской комнаты выскочила у меня из головы. Сейчас я чувствовала то, что чувствовала бы моя мать, собирающаяся пойти отобедать. Поднимаясь по ступенькам и вдыхая ароматный воздух, я переполнялась ее радостью. Поднявшись на площадку, я смотрела на все ее глазами: мне страшно нравились цепочки, соблазнительно шуршащие на окнах, и приватная атмосфера помещения. Над баром по-прежнему висела скульптура Липполда, напоминавшая бронзовые сосульки. Мой взгляд упал на застеленный ковром пол, потом я приметила в одном месте огромный бриллиант, в другом — дамскую сумочку, а уши словно бы услышали роскошно-соблазнительный шелест денежных купюр. С материнской самоуверенностью я подошла к бледному мужчине, сидевшему за столом с книгой регистрации забронированных столиков.

— Мы не зарезервировали столик, — сказала я материнским жеманным голосом, — но подумали, что в зале с бильярдом вы могли бы найти место для двух пожилых леди.

Он оторвал глаза от книги и внимательно взглянул на меня. Я кокетливо ему улыбнулась, как делала это мать в последние годы своей жизни. Этой улыбкой я словно бы хотела сказать: «Я прожила бурную жизнь и о многом могла бы вам рассказать».

Мы посмотрели друг другу в глаза, и он принял решение.

— Ну разумеется, — сказал он. — Если вы, молодые леди, соблаговолите последовать за мной.

И он повел нас в зал мимо огромного гобелена Пикассо, в землю обетованную.

Возможно, что-то изменилось в связи с недавно опубликованной статьей о работе ресторана «Ле Сирк», а может, я напомнила ему его собственную мать. Либо менеджеры ресторана «Времена года» время от времени забавляются тем, что уделяют повышенное внимание совершенным незнакомцам. А что, если он узнал меня под гримом? Какова бы ни была причина, сегодня был наш день.

Метрдотель подвел нас к столу возле бассейна. Я положила руки на белый мрамор, с удовольствием ощущая его гладкую прохладу. Метрдотель предупредительно выдвинул для меня стул и, дождавшись, когда я сяду, сказал:

— Позвольте принести вам шампанское.

Судя по его тону, наше согласие стало бы для него великой честью.

— Благодарю вас, — сказала я.

Ничего другого Мириам и не ожидала. Я взяла из серебряной вазы круассан и принялась изучать меню.

Клаудия удовлетворенно вздохнула. Когда разлили шампанское, она взяла свой фужер и сделала пробный глоток. Улыбнулась и снова глотнула.

Явилась закуска — рулет из копченого лосося, закрученного вокруг сливочного сыра. Закуска напоминала огромную оранжевую конфету тоффи. Сбоку на тарелке лежал кружевной зеленый салат, маленький и очаровательный, словно украшение с пасхальной шляпки.

— Чудесно! — воскликнула Клаудия, отставив пустую тарелку. — Просто чудесно.

— У меня для вас есть кое-что получше, — сказал человек, встав перед столом с тарелками в обеих руках.

Его лицо состояло из одних углов — острый подбородок, длинный нос, челка, падавшая на веселые черные глаза. Он заманчиво стукнул тарелкой об тарелку и поставил их перед нами.

— Ризотто, — сказал он, раскатывая звук «р», так что его итальянский акцент стал очень заметен.

К нему присоединился услужливый официант с подносом.

— Поскольку вы пришли к нам в разгар трюфельного сезона, — продолжил итальянец и взял с подноса шишковатый клубень, — то вы должны отпраздновать это событие вместе с нами.

— Трюфели! — воскликнула Клаудия. — О трюфели, трюфели, трюфели!

В ее устах одно это слово вызывало аппетит.

— Трюфели! — сказала она еще раз своим звучным голосом.

Она сложила руки, словно дива на оперной сцене, и драматически произнесла:

— Самая божественная еда на земле.

Клаудия голодным взором смотрела, как белый трюфель ложится стружками поверх ее ризотто. Аромат был таким густым и влажным, что я не удивилась, когда Клаудия нагнулась над тарелкой и вдохнула.

— Божественно! — повторила она, не выходя из образа оперной дивы.

Итальянец был приятно удивлен.

— Какой трюфель предпочитаете? — спросил он ее. — Черный или белый?

— Белый, однозначно, — ответила она. — У него самый ускользающий аромат на земле. И вкус такой тонкий, его в полной мере прочувствуешь, когда призовешь на помощь все органы чувств.

— А вы? — повернулся ко мне итальянец.

— Черный, — услышала я собственный голос.

Это была неправда. Я всегда считала, что черные трюфели напрасно перехваливают. Но так ответила бы моя мать. Сомневаюсь, что у нее было определенное мнение на этот счет, но она непременно возразила бы Клаудии, так ей было бы интереснее. И поэтому я сказала:

— Черные трюфели, в отличие от белых, более земные.

Итальянец расхохотался.