– А, это ты.
Голос принадлежал Микамэ, которому не было никакого дела до разочарования Ибуки.
– Что за приветствие! – беззаботно воскликнул друг. – Послушай, я тут на одну вещицу наткнулся в книжной лавке неподалеку от больницы и хочу, чтобы ты на нее взглянул.
– Опять твоя порнография?
– Промашечка вышла. Это оттиск со старого выпуска журнала «Светлый ручей». Довоенный. Эссе Миэко Тогано под названием «Мысли о Священной обители на равнине». Читал когда-нибудь?
– Хмм… Нет. Священная обитель на равнине… не об этом ли месте говорится в «Сказании о Гэндзи», в связи с госпожой Рокудзё?
– В точку. Я пару раз читал этот роман, на современном японском, конечно, хотел найти там что-нибудь об одержимости духами, и оказывается, там все на этой госпоже Рокудзё завязано, да ты и сам в курсе. Миэко ни разу не упоминала о своем исследовании, и я даже не подозревал о публикации, но теперь выходит, что она взялась за эту тему задолго до Акио. Меня эссе поразило, а тебе, как специалисту, и подавно будет интересно.
– Спасибо. Ты прав, я бы с удовольствием взглянул на него. Кроме того, мне хочется побольше узнать о Миэко Тогано.
– Помнишь, ты говорил мне тогда, на вокзале Киото, что Ясуко и Миэко как будто бы в разных масштабах видятся? Тогда я не согласился, но теперь начинаю тебя понимать.
Очевидно, эссе действительно произвело на Микамэ неизгладимое впечатление, да такое, что он даже не спросил о том, как Ибуки и две женщины провели остаток времени в Киото. И только когда Ибуки робко признался, что вернулся домой дневным экспрессом, причем ехал вдвоем с Ясуко, интерес Микамэ снова пробудился.
– Она сильно рисковала. На твоем месте я бы вытащил ее из поезда в Атами или еще где-нибудь.
Ибуки мрачно усмехнулся, услышав эти слова. Другу и в голову прийти не могло, что именно так он и поступил.
– Одолжи мне копию эссе, – попросил он, опасаясь, что Микамэ начнет развивать скользкую тему. – Хотелось бы его прочитать. Ты из больницы звонишь?
– Да. У нас сегодня консилиум, но до начала я собираюсь заехать перекусить в кофейню, в ту, что рядом с твоей работой. Поболтать не удастся, но загляни туда по дороге домой, и я отдам тебе эссе.
– Отлично. Значит, через полчаса?
– Я возьму такси и буду там минут через десять. – Договорившись о встрече, Микамэ полюбопытствовал: – Ясуко была сегодня на лекции?
– Ни разу со времени нашего приезда. Наверное, отдыхает после путешествия. – Ибуки почувствовал, как холод цементного пола поднимается по его ногам.
В тот же вечер Ибуки засел за чтение эссе. Он знал, что Миэко Тогано относится к романтической школе поэзии танка, уходящей корнями в эстетику «глубин и тайн» «Синкокинсю»
[19]
, и очень высоко ценил лирическую непринужденность ее стихотворений. Но внезапное появление – после стольких лет забвения – подобной работы в прозе, да еще в стиле между сумбурным литературоведческим эссе и «ватакуси сёсэцу»
[20]
, вывело его из равновесия.
Нечаянная близость с Ясуко подогревала ревность Ибуки – безграничная преданность Миэко Тогано, сквозившая и в поведении, и в разговорах молодой вдовы, сводила его с ума. Это было обожание, замешанное на страхе, и казалось, что женщина действительно находится под чарами свекрови.
Ибуки сгорал от желания изучить свою соперницу.
Ему мерещилось, что привязанность Ясуко к госпоже Тогано, окрепшая после смерти Акио, несет в себе больше, чем просто любовь к мужу, переросшую в нежную симпатию к его безутешной матери. И похоже, он был прав, предполагая, что первым, кто занялся темой одержимости, был не Акио и тем более не Ясуко, а сама Миэко.
После публикации в «Светлом ручье» «Мысли о Священной обители на равнине» были переизданы отдельно, за счет автора, в октябре 1937 года, сразу после начала японско-китайской войны. В то время муж Миэко был еще жив, а Акио и Харумэ пешком под стол ходили. Перспектива узнать, чем дышала и о чем думала Миэко в молодости, подогревала любопытство Ибуки.
«Мысли о священной обители на равнине
Как мы знаем из «Сказания о Гэндзи» и других источников, в Священную обитель на равнине Сага, что на западе Киото, незамужние дочери императора или принцев крови удалялись на период очищения перед тем, как покинуть столицу, чтобы служить высшими жрицами в храме Исэ
[21]
. В стародавние времена боги говорили с людьми устами женщин, и, вероятно, принцесс выбирали посредницами под влиянием древней магической традиции Японии.
После недавней поездки в Киото, полюбовавшись Арасиямой, я решила разузнать, что осталось от святилища, столь знакомого мне по упоминаниям в «Сказании о Гэндзи» и драмам Но. Исследуя местность вдоль узкой тропы, бегущей сквозь заросли бамбука, я вскоре наткнулась на указатель с надписью «Обитель на равнине». На небольшом возвышении располагалось и само здание храма – маленькое непритязательное сооружение, чья соломенная крыша и даже бревна поросли мхом. С одной стороны находился валун с высеченными иероглифами: «Обитель верховной жрицы», с другой – каменный фонарь; вокруг – низкий плетень с воротами из неоструганного, источенного червями дерева. Позади виднелась большая роща криптомерий. Некоторые деревья были повалены, и все вокруг покрыто палой листвой, которую уже давно никто не убирал. Всюду царило запустение. Обнаружив неподалеку каменный колодец, я подошла и заглянула внутрь, но ничего, кроме расплывчатых очертаний своего бледного лица, не увидела. Колодезная вода вытекала по желобку в каменное углубление, даже ковшик имелся, хотя сюда наверняка мало кто заглядывал. В сторожке я узнала, что ворота изготовлены из специальной породы дуба, произрастающего на горе Атаго: таким образом здесь пытались сохранить подобие первоначального вида храма – скорее всего, благодаря ссылкам в «Сказании о Гэндзи» и пьесах Но на «ворота из темного дерева и низкий плетень». Старенький сторож – местный житель – поведал мне, что вокруг святилища заросли бамбука гуще, чем в любом другом месте на равнине Сага, и качество его – самое лучшее во всей Японии.
Поскольку я всегда питала романтические чувства к Священной обители на равнине, поначалу даже разочаровалась, не найдя ни намека на ее былое величие. Но традиция отсылать принцесс крови в Исэ исчезла в Средние века, а вместе с ней – и необходимость во временном храме, где велась жизнь уединенная и аскетичная. Более того, начиная с войны Онин
[22]
Киото постоянно страдал от опустошительных набегов. Ничего удивительного, что в подобных условиях старинный храм на окраине города был заброшен, а слава его осталась только на страницах классической литературы.