– Знаешь, я нашёл её, – тихо заговорил старик
минуту, а может, час спустя. – Пришлось разгребать бревна и доски, но я
нашёл её. Она там, смотри.
И показал на второй костёр.
Только теперь Эраст Петрович понял, что там лежит, прикрытое
белой материей. Фандорина начала бить дрожь. Унять её было невозможно, с каждой
секундой она становилась всё сильней.
– Она моя дочь. Я решил похоронить её отдельно. Пойдём,
простишься.
Но титулярный советник не тронулся с места – лишь отчаянно
замотал головой.
– Не бойся. Её тело разорвано, но я прикрыл его. А лицо
наполовину уцелело. Только не подходи близко.
Не дожидаясь, Тамба пошёл к костру первым. Откинул край
покрывала, и Фандорин увидел профиль Мидори. Белый, тонкий, спокойный – и такой
же прекрасный, как при жизни.
Эраст Петрович бросился к ней, но дзёнин преградил ему путь:
– Ближе нельзя!
Как это нельзя? Почему нельзя?! Отшвырнул Тамбу, как щепку,
однако тот перехватил титулярного советника поперёк талии.
– Не нужно! Она бы этого не хотела!
Чёртов старик был цепок, и дальше не удалось продвинуться ни
на шаг. Эраст Петрович приподнялся на цыпочки, чтобы увидеть не только профиль.
И увидел.
Вторая половина её лица была чёрной и обугленной, похожей на
страшную африканскую маску.
В ужасе Фандорин попятился, а Тамба сердито крикнул:
– Что шарахаешься? У мёртвых ниндзя не бывает лица, а у
неё половина осталась. Это потому, что Мидори наполовину перестала быть ниндзя
– из-за тебя! – Его голос дрогнул. Дзёнин зажёг факел. – Ничего.
Огонь всё очищает. Смотри. Её тело будет сгибаться и разгибаться в языках
очистительного пламени, а потом рассыплется в пепел.
Но смотреть, как будет корчиться её бедное тело, Эраст
Петрович не стал. Он шагнул в сторону леса, хватая ртом воздух.
Что-то случилось с лёгкими. Воздух не наполнял грудь.
Мелкие, судорожные вдохи были мучительны.
Зачем, зачем он не послушал Тамбу! Зачем подошёл к костру!
Она хотела расстаться красиво, по науке, чтобы в памяти у любимого остались её
нежное лицо, её прощальные слова. А теперь – он твёрдо знал это – всё заслонит
черно-белая маска: наполовину неописуемо прекрасная, наполовину – само воплощение
ужаса и смерти.
Что же все-таки случилось с лёгкими? Дыхание стало коротким,
дёрганым. И дело было не в том, что он не мог вдохнуть – наоборот, он не мог
выдохнуть. Отравленный воздух этого проклятого утра засел у него в груди и ни
за что не желал выходить.
– У тебя кожа голубого цвета, – сказал подошедший
Тамба.
Лицо у старика было спокойное, даже какое-то сонное.
– Не могу дышать, – отрывисто объяснил Фандорин.
Дзёнин посмотрел ему в глаза, покачал головой:
– И не сможешь. Нужно выпустить злую силу. Иначе она
тебя задушит. Нужно расколоть лёд, стиснувший твоё сердце.
Он снова про Дона, понял Эраст Петрович.
– Хорошо. Я пойду с тобой. Вряд ли это согреет мне
сердце, но, может быть, я снова смогу дышать.
За спиной титулярного советника неистовствовало пламя, но он
не оборачивался.
– У меня больше нет слабостей, – сказал
дзёнин. – Теперь я стану настоящим Тамбой. Ты тоже станешь сильнее. Ты
молодой. На свете очень много хороших женщин, гораздо больше, чем хороших
мужчин. Женщины будут любить тебя, а ты будешь любить их.
Эраст Петрович объяснил ему:
– I mustn't love anybody. My love brings disaster. I
cannot love. I cannot love
[52]
.
Тамба ничего не ответил.
Хуже нет, когда
Ничего не ответит
Тот, кто всё знает.
Почтальон
В Йокогаму отправились ночью. Фандорин на трициклете, Тамба
бегом. Велосипедист крутил педали ровно и сильно, но скоро отстал – ниндзя
двигался быстрей, и ему не нужно было останавливаться, чтоб подтянуть цепь или
преодолеть каменистый участок. Собственно, путешествовать вместе и не
уговаривались, лишь условились о месте встречи: в Блаффе, на холме, с которого
просматривается дом Цурумаки.
Эраст Петрович весь отдался ритму езды, думал только о том,
чтобы правильно дышать. С дыханием по-прежнему было плохо, в остальном же
титулярный советник чувствовал себя гораздо лучше, чем днём. Помогало движение.
Он словно превратился из человека в передаточно-цепной шарикоподшипниковый механизм.
В душе воцарился не то чтобы покой, а некая спасительная пустота, без мыслей,
без чувств. Его бы воля – так и ехал бы по спящей долине до самого конца жизни,
не ведая усталости.
Усталости действительно не было. Перед тем как тронуться в
дорогу, Тамба заставил Фандорина проглотить кикацу-мару, старинную пищу ниндзя,
которой они запасались, отправляясь в длинный путь. Это был маленький, почти
безвкусный шарик, слепленный из порошка: растёртая морковь, гречневая мука,
батат и какие-то хитрые корешки. Смесь полагалось выдерживать три года, до
полного испарения влаги. По словам Тамбы, взрослому мужчине хватало двух-трех
таких шариков, чтоб целый день не чувствовать голода и утомления. А вместо
бутыли с водой Эраст Петрович получил запас суйкацу-мару – три крошечных
катышка из сахара, солода и мякоти маринованной сливы.
Был и ещё один подарок, который, очевидно, должен был
распалить в безучастном Фандорине жажду мести: парадная фотокарточка Мидори.
Похоже, снимок был сделан во времена, когда она служила в публичном доме. С
неумело раскрашенного портрета на титулярного советника смотрела фарфоровая
кукла в кимоно, с высокой причёской. Он долго вглядывался в это изображение, но
Мидори не узнал. Исчезла куда-то и красота. Эрасту Петровичу отвлечённо
подумалось, что настоящую красоту невозможно запечатлеть при помощи
фотографического объектива; она слишком жива и неправильна, слишком
переменчива. А может быть, всё дело в том, что настоящую красоту воспринимаешь
не глазами, а как-то иначе.
Путь от Йокогамы до гор занял два дня. Обратно же Эраст
Петрович докатил за пять часов. Не сделал ни единой передышки, но нисколько не
устал – должно быть, из-за волшебных мару.
Чтобы попасть в Блафф, следовало ехать прямо, в сторону
ипподрома, но вместо этого Фандорин направил свою машину влево, к реке, за
которой теснились окутанные утренним туманом крыши торговых кварталов.