Перебежал к витрине, заглянул внутрь — благо в магазине
зажглось несколько электрических фонарей.
Внутри было темно, лишь мелькали проворные тени. Но вдруг
внутренность помещения озарилась нестерпимо ярким сиянием, во все стороны
рассыпался огненный дождь, и стало видно стеклянные прилавки, снующих вдоль них
людей и дверцу сейфа, над которой склонился человек с газосварочным аппаратом —
самоновейшей конструкции, Эраст Петрович видел такой на картинке во французском
журнале.
На полу, прижавшись к стене, сидел связанный человек, по
виду — ночной сторож: рот заклеен пластырем, по разбитой голове стекает кровь,
безумные глаза таращатся на сатанинское пламя.
— До чего д-докатилась японская агентура! —
обернулся Фандорин к подошедшему камердинеру. — Неужто у Японии так плохо
с деньгами?
— Сруги его веричества микадо не грабят, — ответил
Маса, разглядывая живописное зрелище. — Это нарётчики. «Московские рихачи»
— я читар в газете: наретают на авто ири на рихачах, очень рюбят
прогресс. — Лицо японца просияло улыбкой. — Как хорошо! Господин, я
могу вам помогать!
Эраст Петрович уже и сам понял, что стал жертвой заблуждения
— принял обычных варшавских бандитов, прибывших на гастроли в Москву, за
диверсантов. Сколько времени потрачено впустую!
А как же Брюнет, пассажир из шестого купе, столь
подозрительным манером скрывшийся с места катастрофы?
Да очень просто, ответил сам себе инженер. В Петербурге
третьего дня совершено дерзкое ограбление, о котором взахлёб писали все газеты.
Неизвестный в маске остановил карету графини Воронцовой, обобрал её сиятельство
до нитки и оставил на дороге голой, в одной шляпке. Пикантность в том, что
именно в тот вечер графиня поссорилась с мужем и переезжала в родительский дом,
тайком прихватив с собой все драгоценности. То-то Лисицкий рассказывал, что
обитатели дачи называли Брюнета «лихой башкой» — и в Питере дело провернул, и к
московской акции поспел.
Если б не горькое разочарование, не досада на самого себя,
Эраст Петрович вряд ли стал бы вмешиваться в уголовщину, но злость требовала
выхода — да и ночного сторожа было жалко, не прирезали бы.
— Брать, когда станут выходить, — шепнул он
слуге. — Одного ты, одного я.
Маса кивнул и облизнулся. Но судьба распорядилась иначе.
— Панове, шухер! — отчаянно крикнул кто-то —
должно быть, увидел за стеклом две тени.
В ту же секунду ацетиленовое сияние погасло, вместо него из
кромешной тьмы грохнул багровый выстрел.
Фандорин и японец с идеальной синхронностью отпрыгнули в
разные стороны. Витрина рассыпалась с оглушительным звоном.
Из магазина стреляли ещё, но теперь уж вовсе впустую.
— Кто выпрыгнет — твои, — скороговоркой бросил
инженер.
Пригнувшись, ловко перекатился через засыпанный осколками
подоконник и растворился в чёрных недрах магазина.
Там орали, матерились по-русски и по-польски, доносились звуки
коротких, хлёстких ударов, а по временам помещение озарялось вспышками
выстрелов.
Вот из двери, вжав голову в плечи, вылетел человек в
клетчатой кепке. Маса сделал ему подсечку, припечатал беглеца ударом пониже
затылка. Проворно связал, оттащил к пролёткам, где уже лежал придушенный
инженером возница.
Вскоре из витрины выпрыгнул ещё один и, не оглядываясь,
кинулся наутёк. Японец без труда догнал его, схватил за кисть и легонько
повернул — налётчик, взвизгнув, скрючился.
— Чихо, чихо, — уговаривал пленника Маса, быстро
прикручивая ему ремнём запястья к щиколоткам.
Перенёс к тем двоим, вернулся на исходную позицию.
В магазине уже не шумели. Послышался голос Фандорина:
— Один, два, три, четыре… где же пятый… ах, вот — пять.
Маса, у тебя сколько?
— Три.
— Сходится.
Из ощеренного стеклянными зазубринами прямоугольника
высунулся Эраст Петрович.
— Беги на склад, приведи жандармов. Да поживей, а то
эти очухаются, и снова з-здорово.
Слуга убежал в сторону Ново-Басманной.
Фандорин же распутал сторожа, немножко похлопал по щекам,
чтобы привести в разум. Но сторож в разум приходить не хотел — мычал, жмурился,
трясся в сухой икоте. По-медицински это называлось «шок».
Пока Эраст Петрович тёр ему виски, пока нащупывал нервный
узел пониже ключицы, начали шевелиться оглушённые налётчики.
Один бугаище, всего пять минут назад получивший отменный
удар ботинком в подбородок, сел на полу, замотал башкой. Пришлось оставить
икающего сторожа, отвесить воскресшему добавки.
Едва тот ткнулся носом в пол, пришёл в себя другой — встал
на четвереньки и шустро пополз к выходу. Эраст Петрович кинулся за ним,
оглушил.
В углу копошился третий, а на улице, где Маса разложил свою
икэбану, тоже происходил непорядок: в свете фонаря было видно, как кучер зубами
пытается развязать узел на локтях у подельника.
Фандорин подумал, что похож сейчас на клоуна в цирке,
который подбросил вверх несколько шариков и теперь не знает, как со всеми ними
управиться — пока подберёшь с пола один, сыплются другие.
Бросился в угол. Темноволосый бандит (уж не тот ли самый
Юзек?) не только очнулся, но и успел достать нож. Удар, для верности ещё один.
Лёг.
И со всех ног к пролёткам — пока те трое не расползлись.
Черт, куда же провалился Маса?
* * *
Но фандоринский камердинер так и не добрался до
подполковника Данилова, беспомощно топтавшегося со своими людьми у дома
Варваринского общества.
На первом же углу ему под ноги бросился юркий человечек, ещё
двое навалились сверху, заломили руки. Маса рычал и даже пытался кусаться, но
скрутили его крепко, профессионально.
— Евстратьпалыч! Один есть! Китаеза! Говори, ходя, где
пальба?
Масу дёрнули за косу — с головы слетел парик.
— Ряженый! — торжествующе закричал тот же
голос. — А рожа косоглазая, японская! Шпион, Евстратьпалыч!
Подошёл ещё один, в шляпе-котелке. Похвалил:
— Молодцы.
Нагнулся к Масе:
— Здравия желаю, ваше японское благородие. Я надворный
советник Мыльников, особый отдел Департамента полиции. Каково ваше имя, звание?
Задержанный попытался злобно лягнуть надворного советника в
голень, но не преуспел. Тогда шипяще заругался по-чужестранному.