Соседи по Банду, по большей части англосаксы и американцы,
успели привыкнуть к причудам русского вице-консула и, завидев ритмично
отмахивающую локтями полосатую фигуру, лишь приветственно приподнимали шляпы.
Эраст Петрович кивал и бежал себе дальше, сосредоточенно считая выдохи. Сегодня
бег давался ему тяжелее обычного, дыхание никак не желало обретать
размеренность. Упрямо стиснув зубы, титулярный советник прибавил скорости.
…Восемь, девять, триста двадцать; раз, два, три, четыре,
пять, шесть, семь, восемь, девять, триста тридцать; раз, два, три, четыре…
На крикетной площадке, несмотря на ранний час, уже играли:
команда Атлетического клуба готовилась к состязаниям на Кубок Японии –
спортсмэны поочерёдно посылали мяч в виккет и потом стремглав неслись на
противоположную сторону.
Обежать поле Фандорину не удалось. На середине первого же
круга вице-консула окликнули.
В густых кустах стоял инспектор Асагава – бледный,
осунувшийся, с лихорадочно горящими глазами, то есть, собственно, очень похожий
на Эраста Петровича.
Тот оглянулся – не смотрит ли кто.
Вроде бы нет. Игроки увлечены тренировкой, а больше в парке
никого не было. Титулярный советник нырнул в заросли акации.
– Ну что? – с ходу, безо всяких «здравствуйте» и
«как поживаете» накинулся на него инспектор. – Я жду ровно неделю. Больше
не могу. Вы знаете, что вчера Сугу назначили интендантом полиции? Прежний снят
с должности за то, что не сумел уберечь министра… У меня внутри всё горит. Не могу
есть, не могу спать. Вы придумали что-нибудь?
Эрасту Петровичу стало стыдно. Он тоже не мог есть и спать,
но совсем по иной причине. Про Асагаву же за минувшие дни ни разу даже не
вспомнил.
– Нет, не п-придумал…
Плечи японца понуро опустились, словно он лишился последней
надежды.
– Да, конечно… – мрачно произнёс инспектор. –
По-вашему, по-европейски, здесь ничего не сделаешь. Ни улик, ни доказательств,
ни свидетелей. – Он сделался ещё бледнее, решительно тряхнул
головой. – Ну и пусть. Раз по-европейски нельзя, поступлю по-японски.
– Как это – «по-японски»?
– Напишу письмо его величеству государю императору.
Изложу все свои подозрения в адрес интенданта Суги. И убью себя, в
доказательство своей искренности.
– Себя? Не Сугу? – потрясённо воскликнул Фандорин.
– Убить Сугу значило бы не покарать преступника, а
совершить новое преступление. У нас есть древняя, благородная традиция. Хочешь
привлечь внимание властей и общества к какому-нибудь злодейству – сделай
сэппуку. Лживый человек резать себе живот не станет. – Взгляд Асагавы был
воспалён и тосклив. – Но если б вы знали, Фандорин-сан, как ужасно делать
сэппуку без секунданта, без человека, который милосердным ударом меча прервёт
твои страдания! Увы, мне не к кому обратиться с этой просьбой, мои сослуживцы
ни за что не согласятся. Я совсем один… – Он вдруг встрепенулся, схватил
вице-консула за руку. – А может быть, вы? Всего один удар! У меня длинная
шея, попасть по ней будет нетрудно!
Фандорин отшатнулся.
– Г-господь с вами! Я никогда не держал в руках меча!
– Всего один удар! Я научу вас. Часок поупражняетесь на
бамбуковом шесте, и у вас отлично получится! Прошу вас! Вы окажете мне
неоценимую услугу!
Заметив выражение лица собеседника, инспектор сбился. С
усилием взял себя в руки.
– Ладно, – сказал он глухо. – Извините, что
попросил. Это было слабостью. Мне очень стыдно.
Но Эрасту Петровичу было ещё стыдней. В мире столько вещей
более важных, чем уязвлённое самолюбие, ревность или несчастная любовь!
Например, стремление к правде и справедливости. Нравственная чистота.
Самопожертвование во имя справедливости.
– Послушайте, – взволнованно заговорил титулярный
советник, стискивая вялую руку японца. – Вы умный, современный,
образованный человек. Что за дикость – разрезать себе живот! Что за пережитки
средневековья! Право, девятнадцатый век на исходе! К-клянусь вам, мы что-нибудь
придумаем!
Но Асагава не слушал его.
– Я не могу так жить. Вам, европейцу, этого не понять.
Пускай без секунданта! Мне не будет больно. Наоборот, я высвобожу боль, которая
сжигает меня изнутри! Этот негодяй предал великого человека, который ему
доверял! Отшвырнул меня носком сапога, как комок грязи! И теперь упивается
победой! Я не могу видеть, как торжествует злодейство. Преступник Суга –
начальник полиции! Красуется перед зеркалом в новом мундире, обустраивается в
своём новом поместье Такарадзака! Он уверен, что весь мир у его ног. Это
невыносимо!
Эраст Петрович наморщил лоб. Такарадзака? Где-то он слышал
это название.
– Что за п-поместье?
– Шикарная усадьба, близ столицы. Суга выиграл её в
карты, несколько дней назад. О, он везуч, его карма крепка!
И тут Фандорину вспомнился разговор, подслушанный в кабинете
Булкокса. «Что ж, Онокодзи, это очень по-японски, – сказал тогда
англичанин. – Дать выговор, а через неделю наградить повышением». Князь
ответил: «Это, дорогой Алджернон, не награда – лишь занятие освободившейся
вакансии. Но будет ему и награда, за ловко исполненную работу. Получит в
собственность загородную усадьбу Такарадзака. Ах, какие там сливы! Какие
пруды!» Так, выходит, речь шла о Суге!
– Что с вами? – спросил инспектор, удивлённо глядя
на Фандорина.
Тот медленно произнёс:
– Кажется, я знаю, что нужно делать. У нас с вами нет
улик, но, возможно, будет свидетель. Или, по крайней мере, осведомитель. Есть
человек, который знает истинную подоплёку убийства.
И Фандорин рассказал о пройдошистом денди, продавце чужих
секретов. Асагава жадно слушал, будто приговорённый, которому объявляют о
помиловании.
– Онокодзи сказал, что Суга «ловко исполнил работу»?
Значит, князю и в самом деле многое известно!
– Уж во всяком случае больше, чем нам с вами.
Интереснее всего, кто это вознаградил интенданта столь щедрым образом. Нельзя
ли выяснить, кому поместье принадлежало прежде?
– Одному из родственников сверженного сегуна. Но
Такарадзака давно выставлена на торги. Её мог купить кто угодно и тут же
проиграть в карты. Выясним, это нетрудно.
– А как быть с князем? Глупо надеяться, что он
добровольно даст показания.