— Как протекает ваша совместная работа над сценарием «Городка»?Вы постоянно спорите?
— Нет, скорее мирно трудимся: законы жанра достаточно прозрачны, и нам это нравится, хотя, конечно, ремесло непростое. Оно отнимает много времени и требует большой дисциплины: надо укладываться в сроки.
— Это, вероятно, отдаляет момент окончания твоей новой книги. О чем она?
— Это наверняка будет эротическая книга о любви. Об эротике писать очень трудно. Само по себе, при всем своем разнообразии, это явление нехитрое, но как выразить его словами, избежав вульгарности, банальности, кича? В «Страстописании» три эротические страницы, и я считаю, что это самый трудный фрагмент из всего, что я когда-либо написала. Для меня эротическая книга — большое испытание: во время работы возникают совершенно неожиданные для самой себя слова и чувства… Думаю, я очень хорошо знаю, чего хочу, но одновременно и не осознаю этого, потому что не представляю себе, куда приведет меня слово. В любом случае не к радостному воспеванию жопы панны Марыси — речь ведь не о том.
— Для тебя это важная тема?
— Да. Когда человек стареет, а я ведь так или иначе начинаю стареть, эротика обнаруживает в себе и иной, глубоко духовный, опыт. С течением времени я все лучше понимаю, чего не хочу, от чего следует отказаться. Впрочем, в этом и заключается искусство — в умении отбрасывать лишнее, потому что написать и нарисовать можно, как будто, все на свете… Но суть в том, чтобы — отбрасывая — обнажиться до самого главного, добраться до стержня. И здесь встреча с Петром мне, безусловно, очень помогла. Мы можем обсуждать это, спорить… Он мой друг, критик и любовник в одном лице.
— А также автор прекрасной книги?
— Да. «Страж безумцев» Петра — удивительное соединение жесткого мужского стиля и лиризма. Иные барышни от журналистики упрекали его в отсутствии уважения, гуманности и тому подобных глупостях. Мол, писать о больных и страдании следует сентиментально. А Петр — он и в жизни такой — избегает традиционных для ментора от культуры поз гуманиста, моралиста и пр. Откройте любую газету: все у нас святые, прямо-таки сплошные нравственные авторитеты — таков этикет. А на самом деле человек, сопереживающий миру, будь он нормален или безумен, стоит перед выбором: правда или столь популярные в Польше благоглупости. Книга Петра никого не оставляет равнодушным — одни обижаются (как будто можно обижаться на реальность), другие восхищаются. Она удивительно иронична, а ирония — инструмент интеллигента, своего рода щупальце восприимчивости, исследующее мир и собственное эго.
— Ты хотела бы иметь от Петра ребенка?
— Это слишком интимный вопрос. Если бы, скажем, я не могла иметь детей, он бы очень меня задел. Но я отвечу. Если уж кому-то суждено быть отцом моего ребенка, то это, без сомнения, Петр. Однако это решение требует времени, я не хочу действовать под давлением возраста. Кроме того, я не верю, что ребенок — твое продолжение, след. Ребенок — это отдельное существо. Я, наверное, пока не готова к тому, чтобы стать матерью.
— Ты твердо решила оставаться с Петром в счастье и в горе? Навсегда?
— Навсегда ничего не бывает. Мы очень этого хотим и очень следим за тем, чтобы не разбить наше «вдвоем». Но мы лишены утомительной уверенности, что всегда будем вместе, до конца наших дней, в теплом безопасном гнездышке, в домашних тапочках. И это идет нам на пользу.
— Ты смогла бы простить Петру измену?
— Нет. Такое простить невозможно, это был бы конец. Конечно, я знаю, что человек может быть ослеплен и опьянен, и зарекаться не стоит, но на данном этапе измена между нами совершенно исключена.
— У вас есть какие-нибудь общие планы на будущее?
— Да. Во-первых — сорок очередных серий «Городка», а во-вторых, мы хотим перебраться в Польшу. То есть прежде всего я хочу. Для Петра это будет трудно.
— Петр для тебя вторая половина яблока или второе отдельное целое?
— Вторая косточка в яблоке. Особая энергия огромного воздействия. Яблоня ведь вырастает из косточки.
ОН: Петр Петуха (Водолей)
— Как в твоей жизни появилась Мануэла?
— Я мог бы ответить очень просто: из сна. На самом деле это длинная история. Сначала мне снилась женская фигура — светящаяся, зовущая. Я тогда был один, за плечами — тяжелый разрыв, я страдал, тосковал и мечтал: вдруг есть на свете кто-то, кто ждет меня и будет любить? И вот мне в руки попадает «Экслибрис» (сегодня эта литературная газета больше не выходит) с отрывком из книги Мануэлы. Текст произвел на меня огромное впечатление. Несколько недель спустя я увидел фотографию Мануэлы в каком-то иллюстрированном журнале. Она мне очень понравилась. Я вырезал фотографию, повесил на стену и разглядывал, словно какой-нибудь колдун вуду или чокнутая девица переходного возраста. Вот тогда она начала мне сниться — упорно, каждую ночь. Мне как раз исполнилось сорок лет, я переживал духовный кризис, легкое безумие. С этим нужно было что-то делать, куда-то выплеснуть свои эмоции. Я написал Мануэле письмо и послал на адрес редакции.
— Что ты написал?
— Это было письмо одержимого, маньяка — очень длинное, мечтательное, до боли откровенное и, наверное, смелое, ведь я ничего о ней не знал, кроме того, что это молодая писательница из Парижа. Через неделю я получил ответ — такой обыкновенный, живой, симпатичный. Я пришел в восторг. И поверил, что это именно та женщина, которую я всегда ждал.
— Поверил, что вы созданы друг для друга?
— Конечно. И позже даже получил тому подтверждение. Так утверждает Хельге, знаменитый исландский шаман и ясновидящий… Он рассказал, что мы — кармическая пара, не расстающаяся уже четырнадцать жизней подряд. Как правило, мы бывали супругами, однажды мне довелось быть ее отцом, а самый прекрасный наш союз — тот, в котором я оказался монахом, а Мануэла — монахиней. Мы любили друг друга без памяти. В нынешнем воплощении моя духовная карма — заботиться о Мануэле, быть рыцарем, оберегающим ее от сатаны. В течение часа, погрузившись в транс и закрыв глаза, Хельге рассказывал о нас с Мануэлей, о нашем будущем и прошлом. Оказывается, Мануэла происходит с Меркурия, а мое первое воплощение связано с Тибетом, мы были художниками, а я однажды — епископом Кентерберийским и так далее. Фантастика.
— Вы не допускали возможности того, что ясновидящий просто морочил вам голову?
— Хельге видел нас первый раз в жизни. Однако он во всех деталях описал моего покойного отца, назвал имена родителей Мануэлы. Мы были в шоке. Я иногда шучу, что этот Хельге — мой бывший пациент, которого я подкупил, чтобы запудрить Мануэле мозги и подчинить ее себе. А если серьезно — встреча с ясновидящим нас совершенно обезоружила. Начиная с того мгновения мы принялись вить свое гнездо — исполненные веры в то, что никак иначе и быть не может.
— А как было раньше?
— Раньше казалось, что в этом союзе мы теряем себя. Он оказывался сильнее каждого из нас. Симбиоз, в котором стираются границы личности, — в этом было что-то андрогинное. Кажется, два раза мы пытались «с мясом» оторваться друг от друга, потому что взаимное давление оказывалось слишком сильным. А мы оба очень ценим свободу. К тому же мы жуткие индивидуалисты и не в одиночку чувствовали себя неуютно. А теперь все чудесно.