Бальзамировщик. Жизнь одного маньяка - читать онлайн книгу. Автор: Доминик Ногез cтр.№ 76

— Узнаете?

Это были те самые часы, которые некогда подверглись столь плачевной участи на площади Республики. Очевидно, он подобрал их и починил.

— Это не могло бы доставить вам удовольствие?

Чувствуя западню или, во всяком случае, некое давление, которое сопровождает подобный подарок, я собрал силы для отказа, побуждаемый двойной аллергией: моральной, поскольку никогда не хотел знать точное время, и физической — мне не нравилось ощущение постороннего предмета на руке. Мсье Леонар не настаивал.

— Мне хватает солнечных часов на нашей улице! — шутливо сказал я.

— Тогда вы почти никогда не будете знать, который час! Потому что — не знаю, заметили ли вы это за то время, что живете здесь, — но на этой стороне улицы практически никогда не бывает солнца!

Я промолчал. «Tempus fugit» — гласила вырезанная на часах надпись. Но самом деле на улице Тома Жирардена время еле плелось.

Впрочем, как и во всем Оксерре. Особенно в этот период и особенно в полицейском управлении и в суде. Их традиционная медлительность, весьма заметная еще в самом начале дела Эмиля Луи, с тех пор побила все европейские рекорды. Общенациональная пресса то и дело подкидывала новые жареные факты. Понедельничный еженедельник недавно нашел повод, в одном из тех «досье», которые валят все факты в одну кучу, провести параллели между нашими «исчезновениями» и теми, которые не сходили со страниц американско-мексиканской уголовной хроники на протяжении десяти лет. Тогда это вызвало всеобщее волнение: в Сьюдад-Хуарес произошли многочисленные убийства женщин — в общей сложности было обнаружено около трехсот жертв. Другой еженедельник, на сей раз четверговый, опубликовавший примерно такую же мешанину, напротив, сравнивал их с жертвами Ландрю, [136] что тоже было не слишком оправданно: ничуть не желая превозносить наш город, я, однако, замечу, что наши исчезновения значительно превосходили в количестве жалкий счет преступного кулинара (десять женщин, один ребенок). Депутат UDF [137] был, вероятно, ближе к истине, сравнивая в своем выступлении в Палате депутатов их число с числом подданных британской короны, которых доктор Гарольд Шипман [138] нежно препроводил в вечную жизнь (пятнадцать жертв установлено и еще сто пятьдесят — предполагаются).

В ответ на это обеспокоенный министр внутренних дел пообещал приложить все усилия к расследованию и даже собрался приехать к нам в город с визитом.

Возвращаясь к Бальзамировщику — он в тот период изменился даже физически. Как я уже упоминал, он постарел: ссутулился и начал сильнее прихрамывать. Кроме того, его лицо сильно исхудало, побледнело и вполне могло напугать. Маленькая Элиетт уже не так охотно приходила к нему угощаться, а когда приходила, больше не требовала историй. Белки глаз у него пожелтели — из-за кордарона, лекарства, содержащего йод, благотворно влияющий на щитовидную железу, которая беспокоила его, как и сердечная аритмия.

— У меня всегда были сердечные проблемы! — как-то раз горько пошутил он, явно намекая на Квентина.

Что касается молодого человека, мсье Леонар никогда первым не произносил его имени, но только и ждал, пока я о нем заговорю. Это доставляло ему такое удовольствие, что я не мог проявлять жестокость, уклоняясь от этой темы. Я лишь старался употреблять в разговоре прошедшее время. Речь отнюдь не шла о том, чтобы поддерживать у мсье Леонара какие-то ложные надежды! Впрочем, особых новостей у меня не было. Я не видел Квентина со времен драмы, разыгравшейся в «мерседесе». Я лишь слышал, как о нем говорила — и не слишком хорошо — Од Менвьей, сестра которой в конце концов решила сохранить ребенка от него. Судя по всему, юный банкир сейчас был в Азии.

— У моего мужа с ним проблемы. Однако муж всегда был слишком мягким со своими партнерами более высокого уровня. Квентин почти не показывается в «Сильвер и Уорвик» — у него нет времени, — разве что по утрам говорит по телефону с биржевыми маклерами в Гонконге или Токио. То же самое с его заграничными поездками — они никогда не продолжаются больше двух дней. Но сейчас он уже окончательно зарвался! Не появляется на работе целую неделю!

Это слегка расстроило меня: мне хотелось включить его в картотеку для банка «Flow» — там наверняка порадовались бы, натолкнувшись на коллегу! Вместо этого я решил пообщаться на ту же тему со своим приятелем Филибером. (У меня уже не было времени расслабляться: к середине декабря мне было предписано явиться в Париж с выполненной работой.)

И вот как-то вечером, задав Филиберу все необходимые вопросы по телефону, я пригласил мсье Леонара поужинать. Когда мы уже почти покончили с едой в «Бар дю Марше», он осторожно вынул из портфеля несколько фотографий. Он явно никогда с ними не расставался. На первой сразу можно было узнать Квентина с обнаженным торсом. Но остальные он не решился мне показать. Он долго рассматривал их сам, одну за другой, с отрешенным видом, потом снова убрал.

— По сути, — произнес он, хотя я его ни о чем не спрашивал, — я повторяю любовные неудачи моего отца.

Как выяснилось, его отец покончил с собой, когда ему самому было восемь лет. Только позже, много позже, мсье Леонар узнал, что было тому причиной: другая женщина, не его мать.

— Это я нашел тело, — добавил он как бы вскользь.

Я был довольно сильно потрясен этим откровением и сразу же подумал о том, что существует несомненная связь между этой драмой и ремеслом, которое он выбрал. Но он уже перешел к своей излюбленной теме:

— Вы этого не знаете, но Квентин был очень жестоким, когда напивался. В такие моменты он принимал меня за своего отца, с которым у него, судя по всему, были серьезные проблемы и с которым он хотел свести счеты. Я был для него козлом отпущения. Это то, что психоаналитики называют «переносом».

— По сути, в этой истории вы были дважды отцом, — пошутил я, — и его, и своим собственным!

— Слишком много отцов на одного человека! — произнес мсье Леонар без всякой веселости.

Ощущение, что Бальзамировщик сошел с ума, возникло у меня не сразу. Да, конечно, он был агрессивно настроен против Квентина. Да, он говорил разные вещи. Но их нельзя было назвать ни особо странными, ни особо трогательными — они оставались в рамках (хотя и довольно широких) того, что человек, рожденный в век фрейдизма и сюрреализма, может выслушать без смущения.

Например, однажды он, говоря со мной из окна в окно (одновременно поливая герани), вдруг начал вдохновенно пророчествовать:

— Настанет день, когда все будет как в наших мечтах. Вам когда-нибудь доводилось мечтать, Кристоф? Мне — очень часто. Вы наверняка знаете, что наши мечты всегда содержат в себе что-то пророческое и о нашей индивидуальной жизни, и о жизни Вселенной. Не жалка ли она, эта человеческая раса, называющая себя владычицей мира, которая почти влачится по земле, подобно мокрицам и улиткам? Но настанет день, когда наши мечты воплотятся в реальность и укажут нам путь. Таким же естественным образом, как мы сейчас погружаемся в воду бассейна, мы оторвемся от земли и поднимемся к высотам — мы полетим! Вот тогда мы действительно будем повелителями воздуха и всего мира! У меня иногда появляется ощущение, что я резко взмываю в воздух и отрываюсь от всего этого сброда.